Наталья Михайлова - Королевство белок

А на третий день Ирица сказала Бересту:

— Я буду ходить в кабак помогать Илле. Я уже ходила, я теперь все умею делать, как Илла. Она меня научила.

Зоран с Иллой переглянулись. Берест нахмурился, но Ирица быстро добавила:

— Я никого не боюсь. Как другие женщины у людей, так буду и я.

Берест вдруг широко улыбнулся, и Ирица невольно начала улыбаться так же.

— Хочешь — так будь… Вот ты какая, оказывается! А я думал, ты совсем робкая.

— А я нет… — сказала Ирица тихо, и Берест обнял ее, а потом пошел на улицу за водой. Во внутреннем дворе развалин был вырыт колодец.

Ирица вышла следом за ним.

— Скажи, Берест, — вдруг окликнула она. — Я за тобой бегаю, да? У людей так не делают? Это плохо, что я тебя так сильно люблю?

Берест обернулся и быстро подошел к ней.

— Скучаешь одна? — и — почти шепотом: — Белка лесная… А я-то как без тебя скучаю!

— Смотри, дом моего бывшего хозяина, — показал Бересту Хассем во время одной из их вылазок в город.

На всякий случай они обошли дом стороной, чтобы никто из знакомых рабов не узнал Хассема и не полез с расспросами.

Потом всю ночь Хассем вспоминал единственное, что ему было жалко в прошлом: бывшего актера Энкино, которого судьбой невольника занесло на господскую кухню чернорабочим.

Что Хассем о нем знал? Что он родом из приморского южного города Тиндарита. Отец Энкино был домашним учителем-рабом, который жил почти так же, как живут господа, учил хозяйских детей, толковал самому хозяину трудные места из философских трактатов и смотрел за библиотекой. Однажды хозяин продал своего домашнего мудреца богатому аристократу из Анвардена, большому поклоннику театра. Ученый раб должен был переводить для нового господина классические пьесы с древнесовернского языка. Энкино чем-то привлек его внимание, и его купили вместе с отцом. Новый господин взял его в труппу. Энкино играл мальчиков и девочек, потом — девиц, а когда подошел, наконец, к тому возрасту, чтобы начать играть юных героев, господин охладел к театру и распродал актеров.

Энкино попал на господскую кухню.

Хассем помнил, как кухарка, бранясь, учила его чистить котел песком.

— Вот посмотрите, никакого толку не будет от этого белоручки!

— Надеюсь, что будет, госпожа, — возразил новый раб и чуть-чуть улыбнулся. — Я допускаю предположение, что научиться чистить котлы возможно.

Поначалу Энкино плохо понимал невольничий жаргон. Впрочем, нахвататься новых слов было для него парой пустяков. Бывший книжник не потягался бы силой ни с одним рубщиком мяса, но работа уборщика и посудомоя пришлась ему в самый раз: Энкино никогда не был слабого сложения, и если бы успел, как мечтал, поиграть на сцене героев, ему не стыдно было бы надеть доспехи.

Он почти сразу почувствовал, что умудрился вызвать к себе враждебность всей кухни. Энкино не знал, почему: он старался делать свою работу хорошо и со всеми был безобидно учтив.

Хассем слышал пересуды о новичке. Говорили, что если южанин был «почти господином» и за какие-то провинности его бросили в грязь, то нечего ему теперь смотреть так, как будто бы он «тоже человек». Это сказал помощник мясника, здоровый крепкий мужик, который когда-то был таким же кухонным мальчишкой, как Хассем, и кухарка посылала его выносить помои или перебирать гнилой лук. Хассем прислушивался к разговорам, сидя на своей постели в самом углу. Он понял, что на южанина сердятся потому, что у него слишком много гордости. Хассем думал: на самом деле у него гордости не много, но всем и это кажется чересчур, потому что его «бросили в грязь».

Хассем еще в детстве держался особняком и с годами становился все более замкнутым. Порой, когда его окликали за работой, он отзывался не сразу. А по вечерам часто выходил во двор и неподвижно сидел у стены пристройки; дозваться его тогда было очень трудно. О нем говорили: «опять чудит», но никто не спрашивал, о чем он думает и что с ним происходит в это время.

Теперь он думал об Энкино: что нет никакой справедливости в том, как с ним поступают. Ему в лицо отпускали неприличные шутки; на пути ставили ведра с водой, чтобы он споткнулся; кто-нибудь крал и прятал его башмаки, его толкали, портили ему еду. Энкино не умел даже толком браниться. Книжные проклятья вспыльчивого, как все южане, парня вызывали в ответ хохот, но самая потеха начиналась, когда Энкино пытался объяснять.

— Постойте! — восклицал он. — Все же не так, как вы думаете! Мир — и тот, возможно, устроен совсем не так, как вы думаете!..

Он не успевал досказать, чтобы стало понятно, какая связь между его обидой и устройством мира.

— Что я должен сделать, чтобы меня выслушали?! — яростно, но тщетно требовал он. — Вам только надо понять причины и следствия. Я знаю, как на самом деле, я вам расскажу… Вам кажется, что вам весело надо мной смеяться, но если бы вы знали то, что я, вы бы не делали этого!

Хассем и сам не понимал, почему в душе он на стороне Энкино. «Я знаю, как на самом деле!» А что он знает, вот бы он рассказал? Хассем стеснялся спросить Энкино. Вдруг решит, что тоже в насмешку? Вдобавок южанин был старше, у него уже пробивались усы. Зато Хассем брался помочь ему делать всякую кухонную работу. В ответ Энкино стал пересказывать ему книги. Хассема только удивляло, что в этих книгах не говорится ничего про Творца. До сих пор мальчик думал, что все мудрецы пишут о том же, о чем рассказывала ему мать, но более правильно, чем она: что в книгах Хассем нашел бы ответы на свои главные вопросы.

Ночью, когда все спали, Хассем и Энкино в укромном уголке вели совсем другие разговоры, чем обычно велись в пристройке за кухней. Юноша рассказывал младшему приятелю о театре, читал наизусть монологи из пьес и отрывки старинных поэм, а еще больше говорил о науках, изучающих мир.

Учиться читать сам Хассем не захотел.

— Все равно на кухне нет книг, — сказал он. — И толку от них нет, — добавил, подумав. — Там же не написано, почему Творец хотел создать Князя Тьмы хорошим, а он получился плохой… И почему хотел мир сотворить хорошим, а мир плохой.

— Вот что тебе нужно? — понял Энкино. — Но вселенная, возможно, совсем не была сотворена.

Он стал пересказывать учение тиндаритских философов, что Вселенная — и есть творящее начало, но она не разумна. Вселенная пребывает в вечном движении, которое представляет собой пляску бессчетного множества огненных пылинок. Они так малы, что их нельзя разглядеть, и из них состоит даже воздух. В пляске эти пылинки складываются в вещи и в целые миры. Энкино сказал, что неизвестно, каково существо, которое люди зовут Вседержителем, но если он на самом деле есть, то он такое же порождение вселенной, как любой мотылек.