Мария Гинзбург - Черный ангел

Егор поднял голову, словно прислушиваясь к чему-то. Затем перекинул тяжелую сумку с инструментом на другое плечо и сказал сыну:

— Мы тут задубеем, ждавши. Пойдем-ка, Данилка, пешком. Через вокзал.

После дня, проведенного за верстаком в мастерской, страсть как хотелось оказаться дома побыстрее. Егор, отец Данила, был владельцем салона ритуальных услуг. Он был резчиком по камню и специализировался на памятниках. Данил строгал гробы из сосен — белых, пахнущих смолой и солнцем. Младшая сестренка, Анютка, сидела на приеме клиентов, пока не забеременела.

Спрос на гробы вырос. Это было закономерным следствием приближающейся осени. Многие старые люди понимают, что им не пережить еще одной длинной полосы мрака, когда с черного неба сыплется бесконечный дождь, а черные глубокие лужи маслянисто сияют в свете фонарей. Говорили, что раньше землю в середине ноября укутывало ослепительное белое покрывало снега. Должно быть, это смотрелось нарядно. Да и переносить бесконечную темноту так было, наверное, легче.

Однако в последнюю неделю заказывали гробы и памятники для молодых мужчин.

— А тащить это все, — возразил Данил, указывая на сумку с инструментом.

Отец засмеялся:

— Дотащим. Пошли. Мать уже небось и пельмени сварила.

Данил кивнул, соглашаясь. Егор и Данил покинули остановку, миновали развалины автовокзала.

Дороги уже не были одной из главных бед России. По той просто причине, что за последние двадцать лет они просто исчезли. Во время войны было не до этого. А потом выяснилось, что на восстановление обветшавших трасс нет денег. Главная сложность заключалась в том, что теперь все дороги находились в ведении местных властей. Но трасса между городами не принадлежала никому, благодаря чему и разрушилась. И эта проблема существовала повсеместно. Все, что раньше везли огромными фурами и грузовиками, нынче, как и тысячу лет назад, доставляли по воде. Снова ожил старинный речной путь «из варяг в греки», на чем Федор Суетин и нажил свой капитал. Покатикамень, например, отремонтировал все дороги в Новгороде. Дороги в ближайшем Санкт-Петербурге тоже, по рассказам, содержались в образцовом порядке.

Но за чей счет ремонтировать, а по сути — создавать заново дорогу между городами — руководители никак не могли придти к согласию. Шмеллинг не был заинтересован в существовании дороги. Покатикамень хотел бы снизить уровень влияния Шмеллинга на общегородские дела. Это явилось бы закономерным следствием существования альтернативного пути. Но принадлежавший Покатикамню химический завод давал слишком мало прибыли, чтобы заплатить за принятие нужного закона в Думе, законодательном собрании Санкт-Петербурга. Могущественное портовое лобби было несравненно богаче владельца какого-то захудалого городишки.

Вслед за сгинувшей трассой исчезли и междугородние автобусы. А автовокзал остался. Его огородили щитами, затянули сеткой, чтобы не создавать уютное гнездо для бродяг и бандитов в самом центре города. Но все равно, ходить мимо него в сумерках было неприятно. За щитами что-то скреблось и шуршало.

Крысы, наверное.

Данил и Егор вышли на перрон. Железные дороги, в отличие от автомобильных, выжили за счет того, что железнодорожники превратились в замкнутый клан. Они чинили и содержали пути самостоятельно. Однако железнодорожное сообщение дышало на ладан — провозить по воде стало гораздо дешевле, хотя и медленнее. Но теперь никто так не гнался за временем, как в безумном, лихорадочном начале века. Мир все глубже погружался в патриархальную степенность, неторопливость и созерцательность.

Прозрачный козырек из стеклолита нависал над спуском в подземный переход подобно фантастическому коромыслу. Чернели полозья съезда для инвалидов. Вдруг Данил остановился.

— Батя, может, лучше все-таки на маршрутке поедем? — предложил он. — На Торговой стороне вон люди пропадают. Говорят, маньяк какой-то завелся.

— Теперь ты, — сказал Карл.

Брюн озадаченно шмыгнула носом.

— Да ты же вроде начал, ты и заканчивай, — сказала она неуверенно. — У тебя хорошо получается.

— Брюн, — сказал он. — Ты должна уметь охотиться сама. Сама себя кормить.

Карл затушил окурок, бросил его на землю и добавил очень спокойно:

— Меня могут убить, в конце концов. Тебя они пожалеют, ты все-таки своя… А меня — нет. Расстреляют из пулемета. И даже на серебре экономить не будут. Очень, очень грустно будет умирать, зная, что ты здесь голодаешь.

— Не пожалеют, — жестко усмехнулась Брюн. — Думаешь, отчего отец в замок над водой полез? Ведь построить обычный дом было бы гораздо дешевле.

— Хорошо, — согласился Карл. — Нас обоих здесь ненавидят одинаково сильно. Что не может не радовать. Но если ты сейчас не позовешь того мужчину и подростка, мы останемся без ужина.

Брюн глубоко вздохнула. Зажмурилась.

Двое людей, остановившиеся перед спуском в подземный переход, казались ей черными жучками.

— Как ты это делаешь? — спросила Брюн хрипло.

Карл пожал плечами.

— Люди никогда не делали ничего подобного, — сказал он. — И слов для этого — нет. Я… кричу. Твоя Маленькая Бандитка должна была объяснить тебе, что делать.

— Да, но что ты кричишь? Просто «ааа» или что-то осмысленное?

— Ах вот ты о чем. «Идите сюда, здесь будет покой и счастье». Примерно так.

Брюн представила себе бутылку водки. Клеенку веселой расцветки на столе. Маринованные огурцы в блюдечке с синей и золотой полосочками по ободку. Картошку в кастрюле, от которой валит вкусный пар. И селедочку, украшенную крупными полукольцами лука, в длинной, узкой хрустальной селедочнице.

Брюн закрутила образ радужной воронкой и ловко, как опытный убийца — отвертку, воткнула его в глаз мужчины. Словно червяка на крючок насаживала.

А затем осторожно и нежно потянула за торчащую из глаза радужную «леску», радуясь и удивляясь своей неожиданной удаче. Все получилось с первого раза.

«Парнишке будет нужно кое-что другое», подумала она.

Егор в раздумчивости покачал головой. Сумка с инструментом оказалась тяжелее, чем думалось. Да и тихий, как шепот далекого моря из ракушки, звон в ухе, который все нарастал и мешал думать, перестал докучать. Сын был прав. «Надо будет сердце проверить», подумал Егор. — «Ишь, давление как скачет — аж в ушах звенит к вечеру». Но в этот момент перед глазами его сверкнуло ослепительное видение, настолько прекрасное, что Егор даже толком не разобрал, что он видит. Осталось ощущение неземной красоты и тоски по мимолетности миража.

— Маньяков пусть бабы боятся, — сказал он. — Отобьемся, если что.