Роберт Говард - ЖЕЛЕЗНЫЙ КУЛАК. Сага великих битв

— Там, откуда я пришел, — мрачно ответил Карнес, — есть только один ответ на то, как они со мной поступили. Прочь с дороги!

Карнес попытался одной рукой отодвинуть мешавшего ему Рейнольдса, но тот с неожиданной силой вцепился в нее. Карнес попробовал осторожно стряхнуть менеджера, не желая причинять пожилому человеку боль. В суете борьбы задралась пола его куртки и обнажила хорошо заметную в темноте кожаную накладку на рукоятке револьвера. Рейнольдс схватился за оружие, вытащил его из-за ремня Карнеса и вознамерился забросить кольт за высокий забор. Карнес, проклиная все на свете, перехватил руку менеджера и принялся медленно разжимать его пальцы. В какой-то момент чей-то палец непреднамеренно коснулся курка, и спустя несколько секунд случилось то, что должно было случиться: раздался выстрел — полыхнуло огнем, пахнуло дымом, от грохота заложило уши. Вдруг Карнес осознал, что Рейнольдс больше не держится за револьвер, а лежит на земле, бледный, и вокруг его ноги расплывается кровавая лужа.

В переулок вбежал полицейский. Рейнольдс, превозмогая боль, подтянулся и выхватил пистолет из онемевшей руки Карнеса.

— Что случилось? — сухим угрожающим тоном осведомился сержант. — Кто стрелял?

— Несчастный случай, — морщась от боли, ответил Рейнольдс. — Я показывал другу мой револьвер и случайно нажал на курок. Моя вина.

Карнес открыл было рот, но промолчал, повинуясь молчаливому приказанию Рейнольдса. Наклонившись над раненым, он умело наложил на его ногу жгут из ремня, пока полицейский вызывал «скорую помощь».

Несколько дней спустя Карнес сидел на краю больничной койки старого менеджера. Комкая в руках шляпу, Кирби искоса поглядывал на правую ногу Рейнольдса, оканчивавшуюся обмотанной окровавленными бинтами культей. Тяжелая пуля, войдя в ногу, пробила артерию и разворотила кость так, что восстановить ее оказалось невозможно. Врачам пришлось ампутировать Рейнольдсу ногу выше колена.

Рейнольдс спокойно смотрел в потолок. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Не дрожали и руки, когда он опирался на простыни, чтобы сесть поудобнее.

— Что вы теперь собираетесь делать? — спросил Карнес, чувствуя, как его грубый голос буквально физически вспарывает больничную тишину.

— Ну, кое-каких деньжат мне скопить удалось.

— Немного, полагаю. Я тут узнал о тебе кое-что. Ты честный, не то что Лайман. Эх, знать бы раньше. Ты вывел в люди немало отличных парней, но на них состояния не сколотил. А теперь… Это все из-за меня, из-за моего упрямства. Я даже не знаю, как искупить свою вину.

— Если хочешь сделать мне доброе дело, забудь о мести Лайману и Линчу, — улыбнулся Рейнольдс. — Не стоит укусившая тебя крыса того, чтобы ты ее ненавидел.

— Договорились. Я их не трону. Но это ничего не меняет. Знаешь, если ты еще не передумал, возьмись тренировать меня. Согласись, что… что нога не самое важное для тренировки боксера. Я хочу драться под твоим руководством — и для тебя. Мне не нужно ни цента, только самое необходимое, чтобы прожить. Все остальное я отдам тебе. Я, конечно, никакой не боксер, но кое-что заработать могу. В конце концов, нокаутировать меня еще никому не удавалось.

Слабая улыбка осветила измученное болью лицо Рейнольдса. Его рука, с трудом поднявшись над одеялом, крепко пожала загорелую до бронзового цвета руку «льва пустыни».

Семь месяцев спустя Джон Рейнольдс, прихрамывая на еще не притершемся протезе, пришел к координатору поединков «Золотой перчатки».

— Билл, сделай одолжение, — попросил он, — поставь моего парня — Кирби Карнеса — против Джека Миллера.

— Карнес? — удивился Билл Хопкинс. — Это не тот ли кретин, которого Лайман в «Барбари» чуть ли не каждую неделю швырял, как кость голодным собакам? Да ну тебя, Джон. Этот парень не годится для нашего клуба.

— Еще как годится, особенно теперь, — настаивал Рейнольдс. — Я с самого начала знал, что из него выйдет толк. Все, что ему было нужно, это хороший тренер. Из инвалидной коляски я учил его боксу, с самых азов, выставлял ему самых разных спарринг-партнеров. Он ведь ни черта не знал о технике бокса, обо всех премудростях. Да еще эта скотина Лайман вдолбил в парня, что он якобы не сможет ничему научиться. Это он-то, который все налету схватывает! Он был почти насмерть «пробит», когда я взял его к себе, но сейчас, спустя больше полугода, он здоров как бык и стремителен как стрела. Он готов ко всему. Ну, зеленый еще — отрицать не стану. Так вот, именно опыта, и только опыта, ему и не хватает. Он быстро двигается, технично боксирует, крепко, очень крепко бьет. Он именно тот боец, о котором я мечтал годами. Ни один из моих бывших воспитанников ему и в подметки не годится. Наконец-то я получил в подопечные настоящего кандидата в чемпионы. Так что я очень прошу тебя, назначь его на бой с Миллером.

— Ладно, Джон, убедил, — негромко, словно из телефонной трубки, прозвучал голос Хопкинса.

Билл деликатно не смотрел на протез Рейнольдса, но ход его мыслей предугадать было нетрудно. Тяжело отказать человеку, который всю жизнь тянулся до заветной цели, а едва предоставилась возможность претворить свою мечту в жизнь, как он оказался инвалидом, к тому же — на пороге старости. В конце концов, независимо от результата, этот матч должен стать бенефисом Джона Рейнольдса.

Миллер не пришел в восторг от решения администрации. Среди спортсменов и болельщиков до сих пор ходили разговоры о том, как он не сумел свалить Карнеса. На этот раз Джек твердо решил с первых же секунд идти в отчаянную атаку и добить-таки ненавистного Карнеса — любой ценой. Почему такой разумный и просчитывающий все наперед человек решил вдруг посоревноваться в упорстве, упрямстве и способности терпеть боль со славящимся именно этими качествами противником — рациональному объяснению не поддается. Видимо, главную роль в этом сыграла жажда мести.

«Золотая перчатка» — современный клуб с большим залом, просторными и светлыми раздевалками — показался Карнесу, привыкшему к грязному, сумрачному, обшарпанному «Барбари», волшебным сном. Все было другим. Во-первых, поразила непривычная чистота. Во-вторых, публика оказалась куда респектабельнее и достойнее, нежели сброд, посещавший клуб на Барбари-стрит. Впрочем, как ни странно, Кирби Карнес очень скоро почувствовал себя в своей тарелке — словно попал в родную стихию.

Рейнольдс, опираясь на угловой столб ринга, шнуровал его перчатку.

— Это, сынок, лишь первая ступенька твоей лестницы, — сказал он.

Карнес улыбнулся. Улыбнулся впервые с тех пор, как попал в Сан-Франциско. В противоположном углу ринга ухмылялся и скалил зубы Миллер. Наконец прозвенел гонг.