Тиа Атрейдес - Песнь вторая. О принцессе, сумраке и гитаре.

Одеваясь к завтраку, принцесса задумалась на секунду, как же быть дальше. Держать его всё время в Башне, чтобы Рональд, покусай его ширхаб, не пронюхал? Нереально. Слуги донесут непременно, и он только убедится в ценности Тигренка для неё, раз уж она его прячет. Водить всё время с собой? Нарисованная Баль картина Тигренка на поводке не вызвала у Шу даже тени улыбки. Он же совершенно беззащитен перед этим Тёмным монстром! Повторения истории со щенком Шу не желала. Боги, да она голыми руками разорвет, зубами загрызет любого, кто посмеет хоть посмотреть косо на её сокровище! Единственным разумным решением казалось сейчас же отпустить его, а лучше поручить Эрке увезти его как можно дальше, пока Придворный Маг его не увидел. Этот вариант не нравился Шу совсем. Ну почему будто всё вокруг сопротивляется ей? Почему она не имеет права на маленький кусочек счастья? Шу снова вспомнила, как Тигренок смотрел на неё, как обнимал. Ему было хорошо с ней, его глаза так и лучились… она боялась даже про себя произнести — любовью.

Должен быть другой способ. В конце концов, ей ведь не впервой морочить голову Несравненной Ристане и Великому и Ужасному Рональду. А что? Притвориться на публике, что Тигренок — просто очередная её игрушка, вместо домашнего кота. Ему, конечно, будет это не особо приятно, ну и ладно. Ошейник вот только поизящнее на него нацепить. Кстати, можно на него и защиты навесить побольше, руны вполне сойдут за узоры, а если ещё на серебре… идея захватила принцессу, и она уже было побежала в лабораторию, творить, но вспомнила про то, что Тигренок ещё не завтракал. Обругала себя и отложила все свои завиральные идеи на потом.

Тигренок стоял у раскрытого окна в непринужденной изящной позе, разглядывая желтый лист каштана. Шу показалось, что её ударили под дых, лишая возможности вздохнуть, едва она увидела его. Его тоску, его боль, его одиночество. Она замерла посреди лестницы, не в силах сделать ни шагу. Почему? Почему ему так больно? Неужели она обидела его? Тигренок смотрел на неё, не отрываясь, с легкой грустной улыбкой, будто примирившись с судьбой. И ещё в его глазах она видела ожидание. Ожидание и надежду. Будто наперекор всему, наперекор собственной тоске, он снова стремился к ней, невзирая на ту боль, что она ему причинила. И Шу в этот миг решилась. Решилась освободить его, отпустить, и пусть она никогда больше его не увидит, только не чувствовать этой раздирающей душу тоски вместе с ним. Она твердым шагом направилась к нему, уже протянула руку, желая сорвать с него проклятый ошейник… и очутилась в его объятиях. Она не могла вздохнуть, сжимаемая сильными руками, и слушала лихорадочное биение его сердца, прижимаясь к его груди. Он исступленно целовал её волосы, терся об неё всем телом, искал её губы.

— Нет, только не сейчас, — он не мог даже шептать, но она понимала его без слов.

— Тигрёнок, милый, — выдохнула Шу в его жадный приоткрытый рот, и больше не смогла сказать ни слова. Все её благие намерения разлетелись в прах, как и все её мысли. Она отвечала на поцелуй, и снова вся горела, и блуждала пальцами по его напряженной спине, и забывала дышать. Кажется, и он тоже.

Демоны, как же она будет жить без него? Как она сможет дышать без него? Разве она может сейчас отпустить его? Расстаться с ним, без надежды встретиться ещё хоть на миг? Боги, если бы она могла надеяться, что когда-нибудь, пусть через годы, всё же разыщет его, сможет посмотреть в эти убийственно прекрасные синие глаза… но она знала совершенно точно, как то, что вода мокрая, а солнце горячее, что этого не будет. И она прижималась к нему ещё теснее, и целовала его, и таяла в его руках.

Несколько мгновений, или несколько тысячелетий, для них двоих не существовало ничего вокруг. Пока не кончился воздух в легких, и они оторвались друг от друга, чтобы вздохнуть. Хилл чувствовал её дыхание, горячее и щекотное, и не мог понять, что происходит. Только что она намеревалась покончить с ним, в её глазах была такая жестокая решимость, и уверенность в том, что в следующую минуту всё закончится, и она его больше никогда не увидит… и он в последнем отчаянном порыве обнял её, умоляя — не надо, не сейчас, ещё хоть немного. А через минуту она трепещет в его руках, и ластится, и в её поцелуе столько страсти и нежности. И ни намека на… демоны, он не желает думать об этом! Какая разница, когда? В любом случае ему не уйти от неё живым, или же ей от него. Лучше уж ему. Всё равно, если он убьёт Шу, сам повесится на ближайшем дереве. И не думать об этом, не думать. Просто жить одним мгновением, сколько бы их не было. Неважно. Сейчас она обнимает его, а всё остальное пусть катится в Ургаш.

Шу подняла голову и встретилась с его взглядом. Обреченным и жарким, грустным и счастливым. Она попыталась улыбнуться дрожащими губами, и он улыбнулся в ответ, робко и доверчиво. Тигренок показался ей таким пронзительно красивым и беззащитным, словно его душа была обнажена. Словно она держала её в своих руках, вместе с его жизнью. И Шу вдруг поняла, что и она тоже беззащитна перед ним, и готова отдать ему всё, что он только пожелает, и что это и есть любовь. И что это и есть судьба. И что единственное, что теперь имеет для неё значение — он. Юный Светлый маг. Тигрёнок. И плевать на все опасности, на все предчувствия. Она из кожи вон вылезет, но сделает так, чтобы им не пришлось расставаться.

Принцесса, высвободившись осторожно, приказала себе собраться и отбросить сантименты к ширхабовой бабушке. Придется ему побыть какое-то время тигренком, а ей не поддаваться на провокации, пусть это и больно ей самой. Потерпит.

— Тигренок, ты не голоден ещё? Пойдем завтракать, — очередная резкая смена её настроения уже не удивила его.

«Привыкать, что ли, начал? — Хиллу стало немного даже весело. — Что-то она опять задумала, но прямо сейчас это ничем не грозит, и славно», — он и сам успокоился вместе с ней. Подал ей руку, как заправский придворный, и повел в гостиную. «Что ж, по крайней мере, сегодня я одет прилично. Уже легче. Ох, не зря меня маэстро этикету учил, мудрый змей. Пригодилось-таки».

За завтраком, похоже, установилось перемирие. Остроухой подруги принцессы не было видно, и они были совсем одни. Боги, как же приятно просто сидеть напротив неё, смотреть, как она, проголодавшись, набрасывается на еду, позабыв вчерашние развлечения с придворным этикетом, как поглядывает на него поверх чашки, и улыбается, и глаза её светятся призрачно-сиреневым и голубым, и заботливо пододвигает к нему полную корзинку с булочками, и, будто ненароком, касается его руки…

Все неприятные мысли будто испарились, стерлись, истаяли в этом дивном тепле, и остался только покой и свет. Хилл хотел бы продлить эти прекрасные минуты, когда, казалось, между ними не стояло ничего. Никаких тайн, никаких опасений, и молчание было всего лишь тишиной, наполненной пониманием, а не принуждением. Он хотел надеяться, что она испытывает нечто подобное, и, наверное, так оно и было. На целых полчаса она позволила ему позабыть обо всём, кроме её присутствия рядом, кроме её нежных тонких пальцев, уютно устроившихся в его ладони.