Ольга Григорьева - Ладога

Задумка хороша была, да испортила ее водяная сестра. И чего нашла Берегиня в старике тощем с бороденкой козлиной?! Чего вцепилась в него намертво? По мне, так дохлый да трусливый, такой хоть и не жил бы вовсе, а она переливалась серебром, его заманивая, словно молодца удалого, о котором всю жизнь мечтала, встретила. Верно, водяная душа совсем по-другому людей понимала…

Болотники ее не видели, думали – спятил старик, а я поверить не могла, что красавица озерная зеленоглазая этакого заморыша себе в пару выбрала… Вот уж впрямь никогда не ведаешь, что случиться может!

Болотники, как Хитреца потеряли, полночи перекликались, хлюпали, воду баламутя, длинными, наспех срубленными шестами, искали утопленника, а потом Славен сник, потух взглядом, вздохнул тяжело и пошел к костру, ни на кого не глядя.

На зов только рукой махнул:

– Не могу больше… Ухожу я.

– Куда?! Да ты что?! Ночь хоть пережди… Убеждали его родичи на разные лады, а я сразу почуяла – не доходят до него разумные речи. Утянула Берегиня на дно озерное со стариком вместе веру да волю Славена… А я так и не узнала, кем приходился ему старик…

Болотники вожака своего не покинули, быстро собрались, костер водой залили… Луна еще и в силу не вошла, а они уже в путь двинулись. И ведь не испугались леса незнакомого!

Не ожидала я подобного от людей. По ночам не всякий зверь во тьме ночной блудить решается, а уж люди-то и днем глухомани да чащоб бояться приучены. Терпилинские мужики боялись…

– Здесь место худое. Да и не след тебе одной оставаться. – Медведь ко мне подошел, протянул руку, подняться помогая. – Пойдем лучше с нами, в Захонье. Да не трясись – не обидим…

Не от страха меня колотило – с досады. Мнила – легко все получится, спящие и не заметят, как дружка их умерщвлю и утащу подальше. А складывалось все вовсе не так, как думалось. Насторожила Берегиня болотников. Они теперь под каждым кустом врага видели, на каждый шорох оглядывались, от каждого шума за оружие хватались. Попробуй-ка, повоюй с мужиками, которые из рук топоры да рогатины не выпускают! Я, небось, и обернуться не успею, как голову снесут.

Может, следовало бы мне остаться в Горелом и Ратмира дождаться, а потом с ним вместе иную добычу сыскать – чай, оставались две ночи еще; но меня будто кто подталкивал за болотниками этими. Волчья натура сказывалась – тянула за жертвой намеченной, будто пенькой просмоленной к ней привязана была. Не о Ратмире уже думала, не о жизни его – о том, как застигну, наконец, врасплох хоть одного из людишек глупых, ночному лесу вызов кинувших, как поставлю его на колени перед тьмой оскорбленной, как заставлю склониться до земли и лапы мои кровью окропить… С детства я ведала – все люди одинаковы, все в страхе живут, и болотники ничем не лучше прочих!

Хорошо, что шли они привычным охотничьим способом – друг за другом шаг в шаг ступая, иначе насторожились бы, ненароком мои губы искусанные приметив. Из последних сил я волчицу в теле человечьем удерживала – манили ее привычные запахи, хотелось прыгнуть с тропки тореной да побежать лесом, в просветах меж стволами маленькие человечьи фигурки выглядывая, поджидая мига удобного. Окажись я последней – точно не смирила бы ее душу вольную, да на удачу очутилась я перед Лисом. Он меня лучше любых уговоров от шага неосторожного сберегал. Попробуй скакни в лес, когда дышит в спину охотник умелый, – мигом схватит, неладное заприметив. Вот и шла я, понуро в спину Славена глядела и чуяла его запах терпкий, ненавистный. Мужской запах…

Медведь ругнулся громко, тишину ночную потревожив.

– Что там? – мигом высунулся Лис и успокоился, услышав негромкий ответ:

– Темень проклятая! За корягу зацепился, чуть ногу не своротил…

Не скажи Медведь этих слов, может, и удалось бы им без помех до Захонья дойти. Видать, само Лихо болотницкое его подкараулило, на дороге ту корягу примостило, слова верные на ухо нашептало, мне знак подавая.

Я еще немного прошла ровно да спокойно, спотыкаясь лишь изредка, а потом зацепила ногой по траве, хлопнулась о землю, себя не пожалев, взвизгнула пронзительно, будто и впрямь ногу повредила. Лис стал как вкопанный, склонился, мне в лицо заглядывая.

Вот уж никогда бы не подумала, что придется мне мужа своего слабосильного добрым словом помянуть! А теперь помянула – он притворяться меня научил, он помог премудрости лжи освоить. Без его учения не смогла бы я страдание изобразить да слезу пустить для верности.

– Эх, баба… – Лис потянулся, на ноги меня поставил.

Болотники вокруг стояли, ждали покорно. Ученые были, знали – нехорошо в ночном лесу друг дружку из вида терять.

Я, рукам охотника подчиняясь, с земли поднялась да, едва отпустил он меня, всхлипнула, кулем безжизненным рухнула ему под ноги – он отшатнулся даже. Бегун шею тонкую вытянул – заинтересовался, а Славен по-прежнему мимо меня глядел пустыми глазами. Медведь подошел тяжело, темень ночную и неуклюжесть бабью кляня, спросил:

– Чего встали?

Я всхлипнула, пискнула тоненько:

– Нога… Идти не могу…

Показалось на миг, будто не человек надо мной согнулся, а в самом деле медведь – хозяин лесной. Могучие руки подхватили, ребра круша, вздернули:

– Поднимайся, баба! Некогда рассиживаться… Говорил вроде резко да строго, а звенела в голосе теплота сочувственная. Давно я ее не слышала, давно ее в людях не замечала. Хорошими мужиками были эти болотники. Кабы не беда Ратмирова, кабы не любовь моя…

Мелькнуло сожаление и пропало тут же. Не время над рыбой пойманной слезы лить! Я зашаталась, устояла, к Лису привалившись, прошептала:

– Я пойду… Помоги только.

Он сверкнул белыми зубами, видать, не так сильно, как Славен, по утопшему родичу убивался.

– Эх, жизнь! Бегун баб приманивает, а мне – таскать!

– Помолчи, пустомеля, – подтолкнул его Медведь, – да Миланье помоги…

Лис и помогал. Честно помогал, старательно, не замечая, как мало-помалу отстаем мы от прочих болотников, как мрачнеет вокруг лес, как в ожидании боя кровавого стихают шорохи ночные. Я на нем всем телом висла – выматывала. И момента, чтобы напасть, не выбирала, просто почуяла вдруг – пора, выскользнула из его объятий бережных, взметнулась в воздух и упала ему на грудь уже волчицей. Он и крикнуть не успел, лишь горло руками прикрыл, от неведомой беды защищаясь. Прикрыть-то прикрыл, а только что ладони человеческие для волчьих зубов? Хрустнули, дробясь, да упали безвольно. Лис осел на землю, откинул голову, обнажая рану рваную. Ведала я – молчать надобно да тянуть тело в лес, но ударил в ноздри запах крови, заклокотал в горле вой победный, выплеснулся наружу… Отозвался лес эхом многоголосым, застонал, запел со мною вместе. Жаль, не только лес на клич мой отозвался – выскочила из-за поворота человеческая фигура, уставилась остолбенело глазами шалыми на меня и на Лиса поверженного, а потом, моего не тише, завопила: