Питер Бигл - Последний единорог

Что же со мной происходит? Что же со мной происходит? Радоваться ль мне или бояться? Что же со мной происходит?

Они пересекли вымощенный булыжником двор, где пахло мокрым стираным бельем, и через небольшую дверцу вошли в зал, столь обширный, что в темноте не было видно ни стен его, ни потолка. Громадные каменные колонны выскакивали им навстречу и проскальзывали мимо, не позволяя разглядеть себя. Эхом отдавалось дыхание, и почти также отчетливо, как и их собственные, звучали мелкие шажки каких-то существ. Молли Отрава жалась поближе к Шмендрику.

Через двери на другом конце громадного зала они попали на узенькую лестницу. Там были окна, но не было света. Поднимаясь, лестница скручивалась все туже и туже, казалось, каждая ступенька закручивается вокруг себя и башня сжимается вокруг них, как потный кулак. Тьма смотрела на них и прикасалась к ним. Она пахла дождем и псиной.

Внизу, почти под ними, что-то прогрохотало. Башня вздрогнула, как попавший на мель корабль, и отозвалась низким каменным стоном. Пытаясь устоять на трясущейся лестнице, трое путников вскрикнули, но провожатые двигались вперед уверенно и без разговоров. Младший бесхитростно шепнул Леди Амальтее: – Все в порядке, не пугайтесь. Это Бык. Звук не повторился.

Второй стражник внезапно остановился, достал из тайника ключ и вставил его прямо в стену. Кусок стены повернулся, и небольшая процессия вошла в низкую и узкую палату с одним окном, в ее дальнем конце стояло кресло. Кроме кресла, там не было ничего: ни мебели, ни ковров, ни драпировок, ни шпалер. В ней были только пятеро вошедших, кресло и мучнистый свет поднимающейся молодой луны.

– Это тронный зал Короля Хаггарда, – сказал страж.

Волшебник схватил его за покрытый латами локоть и поворачивал, пока они не оказались лицом к лицу.

– Это келья, это гробница. Ни один живой король не станет здесь сидеть. Проведи нас к Королю Хаггарду, если он еще жив.

– Ну, в этом ты можешь убедиться сам, – стремительно отозвался голос стражника. Он отстегнул шлем и снял его с седой головы. – Я – Король Хаггард, – сказал он.

Глаза его были того же цвета, что и рога Красного Быка. Он был выше Шмендрика, лицо его прорезали глубокие морщины, и в нем не было ни мягкости, ни глупости. Это было лицо щуки: длинные холодные челюсти, твердые щеки, худая властная шея. Ему могло быть и семьдесят, и восемьдесят лет, и больше.

Второй стражник шагнул вперед, прижимая шлем к груди, Молли Отрава раскрыла от удивления рот, увидев его лицо. Это было дружелюбное помятое лицо того самого принца, который читал журнал, пока его принцесса пыталась вызывать единорога. Король Хаггард сказал: – Это Лир.

– Приветствую вас, – поклонился Принц Лир. – Рад вас видеть.

Его улыбка, словно веселый щенок, виляла хвостиком у их ног, но глаза его – глубокая тенистая синева за короткими хлыстами ресниц – были устремлены в глаза Леди Амальтеи. Молчаливая, как драгоценный камень, она тоже смотрела на него, понимая его ничуть не лучше, чем люди единорогов. Но принц чувствовал странную счастливую уверенность в том, что он видит его целиком и насквозь; всюду, вплоть до тайников, о которых он и не подозревал, отдавался эхом и пел ее взгляд. Где-то на юго-восток от его двенадцатого ребра начали пробуждаться чудеса, и сам он, еще отражая свет Леди Амальтеи, начинал светиться. – Что за дело у вас ко мне?

Шмендрик Маг прочистил глотку и поклонился старику с бледными глазами.

– Мы хотим поступить к вам на службу. Воистину далеко и во всех краях сказочный двор Короля Хаггарда…

– Я не нуждаюсь в слугах. – Король отвернулся, лицо и фигура его выражали безразличие.

Но все же Шмендрик чувствовал, что любопытство шевелится под камнецветной кожей, под корнями волос. Он осторожно произнес:

– Но у вас, несомненно, есть некоторая свита, приближенные. Простота – богатейшее украшение короля, но такой король, как Хаггард…

– Я теряю интерес к тебе, – вновь прервал его шелестящий голос, – а это очень опасно. Через минуту я позабуду тебя совсем и потом не смогу вспомнить, что, собственно, я с тобой сделал. То, что я забываю, не только перестает существовать, но даже становится никогда по настоящему не бывшим. – Как только он сказал это, его глаза, как и глаза его сына, обратились к взору Леди Амальтеи. – Мой двор, раз ты употребляешь это слово, состоит из четырех воинов. И я обошелся бы и без них, если бы это было возможно, поскольку они, как и все остальное, обходятся дороже, чем стоят. Но они по очереди служат часовыми и поварами и на расстоянии создают впечатление армии. Какие еще помощники могут мне понадобиться?

– Но удовольствия придворной жизни, – воскликнул волшебник, – музыка, беседы, женщины, фонтаны, охота, маски, грандиозные пиры…

– Для меня они – ничто, – отрезал Король Хаггард. – Я испытал все эти удовольствия, и они не сделали меня счастливее. Зачем мне то, что не приносит счастья?

Леди Амальтея спокойно прошла мимо него к окну и вперила взгляд в ночное море.

Шмендрик вновь попытался поймать ветер в паруса и объявил:

– Как я вас понимаю! Какими утомительными, пошлыми, гнилыми и расточительными кажутся вам все удовольствия мира! Вам наскучило блаженство, вы пресыщены чувствами, утомлены бесплодными радостями. Это болезнь королей, и поэтому никто так не нуждается в услугах волшебника, как король. Ведь только для волшебника мир вечно течет, оставаясь бесконечно пластичным и вечно новым. Только ему известна тайна перемен, только он воистину знает, что все вокруг так и рвется стать чем-нибудь другим, и из этого общего стремления он черпает свою силу. Для волшебника март – это май, снег – трава, а трава – бела, то – это и что вам угодно. Наймите сегодня волшебника! – Он закончил свою речь, упав на колени и протянув обе руки к Королю Хаггарду. Тот нервно отступил в сторону, бормоча: – Вставай, вставай, у меня от тебя голова болит. К тому же у меня уже есть придворный волшебник.

С покрасневшим и опустевшим лицом Шмендрик поднялся на ноги: – Вы мне не сказали. Как его имя? – Его зовут Мабрак, – ответил Король Хаггард. – Я не часто говорю о нем. Даже мои воины не знают, что он живет в замке. Мабрак таков, каким по твоим словам должен быть волшебник, и еще более того, ведь тебе, я не сомневаюсь, и не снилось, каким должен быть волшебник. В своей среде он известен как чародей чародеев. И я не вижу причины заменять его безымянным шутом и бродягой…

– А я вижу, – в отчаянии прервал его Шмендрик. – Я вижу одну причину, которую вы назвали минуту назад. Этот великолепный Мабрак не делает вас счастливым.

На жестокое лицо Короля упала тень разочарования, оно изменилось. Мгновение он был похож на возбужденного юнца.