Марина Дяченко - Преемник

Он не понимал. Он жил в своём мире, отделённом от меня прозрачной скорлупой — от меня и от той ночи в повозке, в холщовом домике, на осеннем ветру…

На мгновение я похолодела от суеверного ужаса — а Луар ли это? Не призрак ли погибшего на большой дороге паренька, такой повзрослевший, равнодушный призрак?

— Извини, — сказал он всё так же отрешённо. — Я не о том.

Я так удивилась, что на секунду даже отстала:

— Не до… не о чём?

— Потом, Танталь.

Он пошёл быстрее; это равнозначно было приказу убираться. Сама не понимая, что делаю, я бежала рядом, будто на привязи; потом остановилась и крикнула ему в спину:

— «Смоляной бык»! Постоялый двор «Смоляной бык»!

Он не обернулся.

Некоторое время я висела между небом и землёй, выбирая, удариться ли в плач, отдаться ли в отместку хозяину двора либо предпринять что-то ещё; спина Луара маячила впереди, он уходил всё дальше и дальше — и, стиснув зубы, я решила отложить истерику на потом.

Он явно не бродил неприкаянно — он шёл к какой-то хорошо известной ему цели; его ноги были почти вдвое длиннее моих — но у меня зато было упрямство, какое Луару и не снилось.

Я пошла следом. Куда и девался холод; спина моя взмокла, щеки мои горели, изо рта равномерно вырывался пар — непосвящённый, верно, решил бы, что перед ним обращённый в девушку огнедышащий дракон. Не упуская из вида Луарову спину, я одновременно должна была смотреть под ноги чтобы не поскользнуться на корке замёрзших нечистот; волоча за собой потеющий задыхающийся хвост, Луар вышел к городским воротам, свернул с широкой дороги и двинулся вдоль стены.

Никогда раньше я не бывала здесь. Тропка тянулась узкая, но уверенная и протоптанная; вскоре впереди показалось некое подобие железной ограды, и я поняла, что попала на кладбище.

Луар остановился, оглядываясь; вспомнив об укрытии, я юркнула за выступ городской стены. Впрочем, Луар всё равно бы меня не заметил ему было «не до того».

Из покосившегося домика выполз сторож; ещё издали Луар позвенел ему кошельком с монетами, и повадки старичка враз помолодели.

— Я ищу могилу, — сказал Луар.

Я насторожилась.

Старичок поклонился до земли:

— Как же… Затем и приставлены… Кого ищет юноша?

— Отца, — бросил Луар.

Я вжалась в стену щекой. Эгерт… Небо, Эгерт… Что же это, небо, что с ним случилось… За что…

— О-о, — протянул старичок с уважением. — Вы нездешний, стало быть… Звали-то вашего батюшку как?

Я обхватила плечи руками. Бедный Луар… Теперь всё понятно. Эти пустые отрешённые глаза…

Мотались по ветру спутанные ивовые ветки — целые колтуны голых жёлтых веток. Из-под тонкого слоя снега пробивалась бурая, как свалявшаяся шерсть, трава.

— Э-э… — снова протянул старичок. — Звали-то… Вашего батюшку…

— Фагирра. Фар Фагирра.

Мне показалось, что мои уши подло лгут. Старичку, по-видимому, показалось то же самое:

— Э… — промямлил он испуганно. — Как-как?!

— Фагирра, — бесстрастно повторил Луар. — Служитель ордена Лаш. Вы знаете.

Старичок подался назад; я издали видела, как дрожат его руки:

— Он… тот?

Луар вытащил из кошелька новую монету. Старичок отступил ещё:

— Стало быть… Тот самый… Фагирра?

Имя далось ему с трудом — как грозное, запрещённое к произнесению проклятие.

— Да, — сказал Луар уже раздражённо. — Где он похоронен?

— За оградой, — отозвался старичок глухо. И добавил что-то — я не расслышала.

Луар звякнул кошельком:

— Покажи.

Несколько секунд старичок колебался; потом поёжился, взял протянутую монетку и боком, как паук, побрёл прочь от ограды.

Луар последовал за ним.

Бормоча и озираясь, сторож трусил впереди. Оцепенение, владевшее Луаром несколько последних дней, понемногу сменялось смутным беспокойством — а может быть, ожиданием; он не разбирался в своих чувствах и не давал им названий, а просто шёл вслед за сторожем, слушая, как с каждым шагом ухает болью тяжёлая голова.

Сторож боялся — а может, делал вид, что боится; не доходя до чуть выступающего над землёй холмика, он чуть присел на своих коротких старческих ногах:

— Там… За оградой его… закопали, и камнем привалили… Как положено… Только ведь, когда осада была, тут поразграбили… Камень-то укатили… В катапульту, что ли…

Луар кивнул. Над местом успокоения его отца колыхалась бурая, чуть присыпанная снегом трава.

Сторож ушёл. Луар двинулся между согбенными голыми стволами к одинокой, заброшенной могиле.

Голые деревья — вечная похоронная процессия — вздрагивали под порывами ветра и всплёскивали бессильными ветвями. Маленький холмик встретил Луара сухим шелестением мёртвой травы. В траве лежал скрюченный дубовый лист — как пригоршня; в пригоршне пересыпался под ветром мелкий колючий снег.

Луар в изнеможении опустил плечи. Вот… Следовало бы положить на могилу подарок — хлеб или хотя бы цветок… Только ведь я ничего не принёс. Я не знаю, что тебе надо. Чего тебе надо от меня… Я пришёл, видишь?!

Ничего не произошло. Никто не встал из могилы; в сухой пригоршне дубового листа всё так же шелестел снег, и всё так же мотались нагие ветви над склонённой Луаровой головой.

Он подумал, что нужно опуститься на колени — так должен вести себя сын, впервые в жизни оказавшись на заброшенной отцовой могиле…

И тогда ему сделалось не по себе.

Будто холодный ветер кладбища ворвался вдруг внутрь его, Луаровой, груди — бешено застучало сердце и онемело лицо. Он испугался, схватившись за горло; он пошатнулся и еле устоял на ногах — а перед глазами откуда-то взялись цветные флаги, огромная пёстрая площадь далеко внизу, край серой ткани, скользящий по истёртым ступеням, дымящий фитилёк погасшей свечи, потом безумные глаза проклинающей матери, потом зеленоватая татуировка на запястье узкой мужской руки, потом ухмыляющийся бойцовый вепрь, дохлая змея на дне пересохшего ручья, железные прутья, похожие на вытянутых в верёвку дохлых змей, синее небо, цветные флаги…

Он схватил воздух ртом. Колени его подогнулись.

В пригоршне дубового листа лежала золотая пластинка с фигурной прорезью; ясно поблёскивала свернувшаяся клубком цепочка. Медальон, знакомый с детства.

Будто повинуясь приказу, Луар протянул дрожащую руку.

Рука его встретила снег. Пустой снег; сложный узор мерцающей снежной крупы.

Глава третья

Первой моей доброй мыслью было осознание, что Эгерт Солль жив.

Прочие мысли оказались спутанными, как колтун, растерянными и больными — Фагирра, Солль… Луар, Фагирра… Обрывки чьих-то рассказов, серый капюшон, белое лицо Эгерта, надменная женщина немыслимой красоты…