Олаф Бьорн Локнит - Престол Немедии

– Нам некуда идти, дома нас наверняка уже ждут стражники, – спокойно сообщила Ингода.

– А деньги? – запальчиво воскликнул Серкл. – Вы должны мне четыреста золотых талеров!

– Это за что? – саркастически заметил Сварог. – Побег едва не провалился, мы все сделали сами, да еще и тебя спасли впридачу.

– Это не моя вина! – настаивал толстяк. – Если бы ваш друг не вмешался, все бы прошло гладко.

– Если, если… – пробурчал Сварог. – Тех шестиста талеров, что мы тебе уже заплатили, вполне вам хватит.

– Понимаете, из той тысячи, что вы нам были должны, двести ушло на расходы, – принялся объяснять Серкл, – а остальные восемьсот мы собирались поделить с Рандом.

– Ну и что? – нетерпеливо оборвал его сибиряк.

– Эти деньги остались у Ранда, – упавшим голосом сообщил Серкл. – А себе я должен был забрать те четыреста, что вы дадите, когда заберете вашего друга.

Сварог невольно расхохотался.

– Понимаешь, Серкл, – проникновенно сказал славянин, – у нас с Ириной нет больше денег. Те шестьсот золотых талеров – все, что нам удалось собрать. А Шамсудина выручать все равно надо было. Я собирался как-нибудь с вами договориться после побега…

Казалось, Серкл даже похудел от расстройства. Его обманули все – собственный приятель, Сварог, Ирина, а вдобавок он еще лишился работы, дома и спокойной жизни.

– Может, хватит здесь стоять? Я совсем промокла и замерзла, – недовольно произнесла рабирийка. – Идемте в дом, там и поговорим.

Облегченно вздохнув, все отправились вслед за Ириной, и Сварог уже не протестовал, понимая, что это бесполезно. Последним шел Серкл, и в его остекленевших глазах стоял вечный вопрос, на который никто никогда не мог дать вразумительного ответа.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Как, в сущности, просто устроен человек! Дайте ему теплую комнату, сухую одежду, хорошо приготовленное жаркое и стаканчик подогретого вина – и он уже доволен собой, окружающими, своей страной, ее правителем и налогами. Он уже готов простить ближнему свои обиды, отдать старые долги и даже дать в долг сам. Он благодушно прислушается к горячим проповедям святых подвижников, призывающих к миру и любви. Он равнодушно отвернется от бунтарей и смутьянов, обличающих власть. Словом, легко и приятно иметь дело с подобным человеком!

Сезия, хозяйка дома, куда Ирина привела своих спутников – немолодая уже женщина с простым добрым лицом – казалось, ничуть не удивилась появлению столь странных гостей в неурочное время, а тотчас захлопотала, стараясь устроить их получше. Вскоре все получили возможность переодеться и подкрепиться. Серклу, которому после всего происшедшего стало совсем худо, предоставили спальню хозяйки, где он лежал на мягких перинах, непрерывно стеная и охая. Ингода терпеливо выслушивала его жалобы и поила его с ложечки целебным отваром из запасов Сезии. Ильма, поняв, что ее никто бросать не собирается – по крайней мере, сейчас – сразу успокоилась, и теперь крепко спала на кровати сына хозяйки, того самого мальчика, что увез карету. Внизу остались Ирина, Сварог и Шамсудин, которым было о чем поговорить после разлуки. Около пылающего очага приютился незнакомец, кутающийся в заботливо накинутый Сезией на его худые плечи плед и потягивающий слегка разбавленное теплое вино с какими-то пряностями.

Ирина устроилась с ногами в широком кресле, невесть как попавшем в этот дом, явно принадлежащий лавочнику или владельцу ремесленной мастерской. Почти утонувшая в обширном платье хозяйки, девушка-гуль выглядела особенно хрупкой и юной. Казалось невозможным, что именно она недавно сражалась наравне с мужчинами и бестрепетно вонзала клинок в чужую плоть. Перед Ириной стояли две чаши. В одной было вино, в другой – что-то темное и густое. Сварог решил не гадать, откуда взялось содержимое второй чаши.

Шамсудин сидел рядом, явно наслаждаясь теплом и покоем после тюремной камеры. Одежда, предоставленная полугному Сезией, была ему велика, ладони спрятались в слишком длинных рукавах, а штаны пришлось подогнуть, словно какому-нибудь рыбаку. Однако туранец даже сейчас держался с таким достоинством, что Сварогу даже не пришло в голову подтрунить над другом. Ему самому хозяйская одежда была маловата, и полотняная куртка угрожающе трещала по швам при каждом движении славянина.

Какое-то время все сидели молча, прислушиваясь к шуму дождя за окном и чувствуя, как приятная нега разливается по согревшемуся телу. Первым заговорил Сварог, которому надоело общее безмолвие.

– Ирина, а где хозяин дома? – поинтересовался сибиряк, движимый не заснувшей даже сейчас осторожностью.

– Перед тобой, – невозмутимо ответила девушка. – Этот дом мой. Купила когда-то специально для таких случаев, – рабирийка усмехнулась. – Всегда полезно иметь тайное убежище, где можно кого-нибудь спрятать или скрыться самой. Дом записан на имя Сезии, так что найти меня здесь довольно трудно.

– А эта Сезия? – понизив голос, вновь спросил Сварог. – Она нас не выдаст?

– Сезия – одна из моих самых доверенных людей, – пояснила Ирина. – Я вырастила ее, когда умерли ее родители, и Сезия предана мне как никто. Недавно скончался ее муж, и, кроме меня и сына, у Сезии никого нет.

Сварог невольно бросил взгляд на кухню, где в чане мыла посуду домоправительница Ирины. Ее волосы уже покрывала первая седина, а руки были изборождены морщинами, говорившими о возрасте лучше, чем моложавое ясное лицо. Странно было слышать, что эту женщину вырастила девушка, по виду годившаяся ей в дочери. Видимо, Шамсудин подумал о том же, потому что внезапно сказал:

– Ирина, а каково это – видеть, как стареют и умирают твои друзья?

Рабирийка ответила не сразу, глядя в огонь, отсветы которого плясали в ее загадочных желтых глазах.

– Поначалу страшно, потом привыкаешь, – наконец, заговорила девушка. – Наверно, из-за этого гули не хотят жить рядом с людьми. Это ведь ложь, что мы можем питаться лишь человеческой кровью. Нам все равно, чья кровь – людей или животных, – Ирина спокойно отхлебнула из чаши темную жидкость. – Но видеть, как те, с кем ты вырос, уходят на Серые Равнины, а ты остаешься молодым – от этого можно сойти с ума или вообразить себя бессмертным. А мы, гули, стареем не так, как вы – долгие годы. Мы долго сохраняем внешнюю юность, зато потом сгораем быстро, словно тонкая восковая свеча, – рабирийка грустно усмехнулась и добавила: – Главное – никого не любить. Тогда не будет больно видеть исход их жизни.

– Ты очень одинока, Ирина? – тихо спросил Шамсудин. Девушка опустила голову, не желая встречаться с умным и понимающим взглядом черных глаз полугнома. Потом сердито встряхнула распущенными волосами и со стуком поставила чашу на стол.