Сергей Шведов - Соколиная охота

Графа так и подмывало рассказать епископу об участии в предстоящей языческой мистерии императрицы Юдифи, однако, взглянув в строгие глаза Эда Орлеанского, он сдержал свой разоблачительный пыл. Драгон терпеть не мог Герарда Вьенского, а потому не слишком благоволил к его дочери Тинберге. Но совсем иным было его отношение к Юдифи. Наверняка, узнав о ее намерении участвовать в колдовском обряде, он сделает все от него зависящее, чтобы удержать императрицу от опрометчивого шага. А это никак не в интересах сеньоров, которые намерены рассчитаться с коварной колдуньей раз и навсегда.

– Я думаю, что монсеньор Драгон должен поговорить с Карлом, – спокойно сказал Эд Орлеанский. – Но если обвинения в адрес Тинберги и других высокопоставленных особ подтвердятся, то нам не следует торопиться с оглашением приговора до окончания возможных военных действий, ибо суд над грешницами может внести смятение в наши ряды. И вообще, будет лучше, если приговор виновным вынесет синклит иерархов христианской церкви, а не один епископ из Меца. Все-таки речь идет о королеве, низложение которой способно породить великую смуту.

– А о каких высокопоставленных особах ты ведешь речь, граф Эд? – вскинул настороженные глаза епископ Драгон.

– Есть основания полагать, что в тенета язычников попала не только Тинберга, но и благородная Хирменгарда, дочь коннетабля Виллельма и жена Гонселина Анжерского, – поспешил на помощь союзнику граф Септиманский. – Слухи о ее связи с Драгутином уже давно ходят по Парижу. А этот Драгутин не скрывает своей близости к богу Велесу, о котором ты только что говорил, монсеньор.

Епископ сжал кулаки. Было ясно, что предстоящие разоблачения не добавят ему уважения иерархов церкви. Все-таки это Драгон пошел на поводу у коннетабля Виллельма и графа Вельпона и дал добро на союз с язычниками кагана Славомира. Правда, слабость он проявил в трудный для Нейстрии час, но вряд ли это обстоятельство послужит ему оправданием в глазах папы Евгения и епископов, поддерживающих его. Чего доброго, они потребуют от Драгона сложения сана и покаянных молитв в одном из отдаленных монастырей. Понятно, что поражение Лотаря неизбежно сделает папу куда более покладистым, зато победа императора станет для епископа из Меца подлинной катастрофой. Надо полагать, Драгон это понимает, а потому не станет поднимать шум в деле, где требуются недюжинная выдержка и осторожность.

Для неприятного разговора с племянником епископ взял с собой графа Септиманского. Все-таки Бернард был искушенным в интригах человеком и мог дать юному королю совет в весьма непростой ситуации. Карл не любил Тинбергу, но она была его женой, и наверняка эта темная история окажется для него неприятным сюрпризом. Одно дело, когда жена наставляет тебе рога с тем или иным мужчиной, и совсем другое, когда речь идет о нечистой силе. Понимая всю щекотливость ситуации, Драгон сделал упор на религиозный аспект проблемы.

Поначалу Карл, видимо, решил, что епископ намекает на его отношения с Володрадой, а потому покраснел, скорее от гнева, чем от смущения. Карл от природы был импульсивен и вспыльчив, что в будущем сулило ему немало бед. К тому же возраст мешал ему спокойно воспринимать дружеские советы, ибо молодость самонадеянна и не склонна внимать мудрости даже в самых непростых ситуациях.

– Так речь идет о Тинберге? – вскинул он на Драгона удивленные глаза.

– Увы, государь. Задета не только твоя честь, но и основы веры, иначе я никогда не осмелился бы начать с тобой этот разговор.

Бернард Септиманский с удовлетворением отметил, что Драгон выбрал верный тон для обсуждения щекотливой темы. В последнее время Карл стал очень чувствительным к выражению знаков внимания, обращенных к его собственной персоне. Мальчик превращался в мужчину, более того, в короля и очень хотел, чтобы это видели и чувствовали все окружающие. Его лицо, прежде круглое и смешливое, все чаще оставалось серьезным, а в глазах появилась надменность, не свойственная ему ранее. Тем не менее он выслушал епископа почти спокойно, проявив выдержку, которой прежде ему часто так не хватало.

– Но это может быть и навет, – нахмурился Карл. – Ведь случается, что лгут даже на исповеди.

– К сожалению, государь, ты прав, – не стал спорить с племянником Драгон. – Именно поэтому я призываю тебя к сдержанности. Пока мы не получим убедительных доказательств греховности Тинберги, ни светская, ни духовная власть не вправе выносить решение.

– Я не поверю, пока не увижу все собственными глазами! – Карл вскочил с кресла и заметался по залу.

Драгон и Бернард хотели было тоже встать в знак уважения к сюзерену, но молодой король, оценивший их готовность, упреждающе взмахнул рукой.

– Сидите, сеньоры.

– Наверное, в подобных обстоятельствах это самое правильное решение, – осторожно высказал свое мнение Бернард Септиманский.

– Но, быть может, есть люди, которым ты полностью доверяешь, государь? – попытался высказать свое мнение епископ.

– Я доверяю тебе, монсеньор Драгон, но ведь в данном случае мы судим с чужих слов. Все это может быть просто плодом больного воображения. Извини, монсеньор, но мне трудно поверить в то, что человек, которого я знаю, способен превращаться в медведя, а моя жена, пусть и нелюбимая, отдается то ли зверю, то ли дьяволу.

– Речь идет о языческой мистерии, государь. К тому же дьявол многолик, соблазняя грешниц, он может принять любое обличие.

– Но зачем грешнице отдаваться зверю, если к ее услугам тысячи вполне благообразных мужчин? – насмешливо спросил Карл.

– Вряд ли простой мужчина способен дать то, о чем, возможно, возмечтала Тинберга.

– О чем ты говоришь, граф Бернард? – король резко обернулся к графу Септиманскому.

– Я говорю о колдовстве, государь, следовательно, о той власти над ближними и дальними, которую оно дает. Случается, что магии не способна противостоять даже искренняя вера.

– Вера способна противостоять любому наваждению, – резко возразил епископ Драгон. – Но далеко не каждый христианин искренен в своем служении истинному богу.

– Так и я о том же, монсеньор, – пожал плечами Бернард. – Человек грешен, он очень часто поддается соблазну. Я знал немало христиан, в чьем благочестии почти ни у кого не было сомнений, но соблазн все-таки проникал и в их души.

Кажется, Карл догадался, к чему клонит граф Септиманский, и нахмурился. Надо полагать, до его ушей доходили слухи о коварной Юдифи, подчинившей своей воле благочестивого мужа средствами, которые христианская церковь не одобрила бы никогда. Карл, безусловно, уважал своего отца, но его привязанность к матери была куда сильнее. Возможно, эта привязанность со временем приобрела бы болезненный оттенок, но тут, на счастье младшего сына Людовика Благочестивого, в его жизни появилась Володрада. Странно, что Юдифь словно бы и не заметила соперницы. Или все-таки заметила?