Марина Дяченко - Зеленая карта

Отец не отставал. Жека сжал зубы — нога болела. Возле дома, на детской площадке, он подтянул штанину; присвистнул. Блин-компот, как говорит мама.

— У Буряка была такая история, — сказал отец, превозмогая одышку. — У него клиновидная кость была переломана в трех местах… Месяц в гипсе… А потом он стал восстанавливаться — бассейн, пробежки босиком, бег трусцой…

Женька подумал и снял кроссовки. Пошел по траве; от холодной росы боль притупилась.

— Да, я читал, — сказал Женька снисходительно. — И он поехал на чемпионат мира восемьдесят второго… А ты откуда это все?…

Отец пожал плечами:

— «Горячие точки поля»… Не лыком шиты.

Женька посмотрел недоверчиво; под его взглядом отец будто бы смутился. Отвел глаза:

— Я вот тут тебе привез…

Засуетился, полез в машину, вытащил из папки бумажный листок:

— Вот… Возьмешь?

Женька посмотрел на картинку: наполовину проглоченная цаплей лягушка прямо из птичьего клюва тянет передние лапы — и душит свою убийцу.

Надпись гласила: «Никогда не сдавайся».

— Забавно, — все так же снисходительно сказал Женька.

— Против этого Сидоренко играть — все равно что против бульдозера, — озабоченно делился Славик. — Сносит на фиг…

Женька сидел на скамейке, привалившись спиной к ребристой батарее.

Ему привиделось: на пустынном футбольном поле только он, Женька, да мяч, да бульдозер с необъятным ковшом. Бульдозер рычит, выбрасывая из-под гусениц комья земли и травы… Женька пытается обвести его справа и слева — все впустую, бульдозер отражает мячи и надвигается, надвигается, будто танк в старом фильме про войну…

Женька поежился.

В коридоре разговаривал с кем-то Олег Васильевич; Женька боялся встречаться с ним.

Он боялся, что его не поставят играть на первенство.

Он боялся.

(…Не дойду.

Я знаю, что уже скоро… Но я не дойду. Нет сил… Любая собака догонит… Отчаяние. Болит грудь…

Там, на новом месте, была еда… Двор… Сад… Трава… Тепло… Нет собак… Гладят… любят… Но я не дойду…)

— Ну, в принципе, участок хороший, но эта смородина — старая… надо все выкорчевывать и сажать заново. Яблони не плодоносят…

— Плодоносят, — сказала Ольга. — Та, что возле калитки, это «Белый налив». Правда, яблоки раз в два года.

— Место здесь действительно хорошее, — покупатель смотрел за забор, туда, где за переплетенными ветками пряталась Десна. — Было хорошее до Чернобыля… Официально здесь какая степень загрязнения?

— Здесь как в Киеве, — сказала Ольга. — В Киеве же мы живем? Живем. И здесь…

— Давайте за три пятьсот, — сказал покупатель. — Дом ветхий…

— Нет, — сказала Ольга, и в голосе ее скользнула сталь. — Дом еще вполне крепкий, да и участок стоит больше. Мы и так уже уступили.

Покупатель на сегодняшний день был единственный, Дима бы на месте Ольги сразу согласился. Нужны деньги, билеты в Варшаву надо брать уже сейчас, медосмотр обойдется в копеечку, да и за интервью, то есть собеседование с вице-консулом, придется выкладывать несколько сотен долларов…

И неизвестно, когда они найдут другого покупателя, если с этим не удастся сторговаться.

Он смотрел, как Ольга с покупателем оживленно жестикулируют у высокого деревянного крыльца. Как идут в дом, действительно старый и подгнивший, памятный Диме дом.

Еще пацаненком Дима приезжал сюда в мае, после окончания занятий в школе, а уезжал к первому сентября.

У него было полно друзей в поселке. Ловили рыбу, валялись на песчаных косах… Десна тогда была быстрая-быстрая, сбивала с ног… Или это так помнится?

Потом они с Олей провели здесь несколько замечательных летних месяцев.

Потом грохнул Чернобыль, и родился Женька, и они на несколько лет поставили на даче крест…

А потом оказалось, что ничего страшного, в Летках люди живут, и в Пуховке живут, Дима приезжал сюда с дозиметром, и хитрый приборчик ничего особенного не показал.

И они привезли сюда маленького Женьку… И он плавал на круге под Диминым присмотром, под строгим Олиным надзором. Вон там — тропинка к берегу, после дождя она делалась упругая и черная, будто резиновая, после ливня — раскисала…

Видео тогда только начиналось, а любительская кинокамера Олиного отца была уже старой и часто ломалась, но они все-таки успели снять несколько пленок — маленький Женька в песке, Оля, бродящая по пляжу с дозиметром в руке, красный от ягод малинник…

Утром, еще до завтрака, они бежали на речку, теряя в песке резиновые «вьетнамки». Женька боялся коровы, которая обязательно была привязана вон там, на лужайке.

У хозяина коровы, дяди Толи, была длинная, как такса, моторка с деревянными скамьями вдоль бортов. Плавали на заливные луга, делали, что хотели… Или это теперь кажется, что тогда было так хорошо? Симптом почти старческой ностальгии, которая так раздражает Ольгу?

Олю…

Они вышли из дома — покупатель был чем-то недоволен. Ольга держалась, как скала.

— Три восемьсот — мое последнее слово.

— Четыре, — не дрогнула Ольга.

— Тогда извините…

Покупатель, сопя, направился к своей машине.

— Ты что, — сказал Дима, порываясь бежать следом. — Из-за двухсот долларов…

— Стой на месте, — ледяным тоном скомандовала Ольга. — И не мешай.

Дима хотел еще что-то сказать — но встретился с ней взглядом и замолчал.

Покупатель тем временем сел в свой старый бежевый «Опель». Завелся, выпустил облачко сизого дыма из выхлопной трубы…

— По-глупому, — устало сказал Дима. Но в душе даже радовался — продавать домик ему очень не хотелось.

Машина еще постояла, отравляя округу дымом — и замолчала. Покупатель выбрался, насупленный, злой:

— Ладно, четыре. Настойчивая вы женщина, однако…

В голосе его слышалось уважение.

— В пятницу в десять со всеми документами — у нотариуса…

Ольга улыбалась. Они с покупателем пожали друг другу руки; Дима стоял столбом, как случайный свидетель сделки. Значит, все. Раз-два-три — продано.

— Вы поезжайте, Игорь Владимирович, — любезно сказала Ольга покупателю. — Нам еще вещи собрать и мусор этот сжечь. Мы тут сами все запрем, ключ вам в пятницу отдадим…

Покупатель распрощался. Снова сел в машину, по кочкам выехал на дорогу и скрылся за поворотом. Ольга обернулась к Диме:

— Ну? Поздравляю…

— Поздравляю, — сказал он без энтузиазма. — Торгуешься ты… лихо. Ты же не скупая…

— Не в скупости дело, — невозмутимо отозвалась Ольга. — Правила игры такие… Уважай себя сам — и тебя будут уважать другие.