Юлия Остапенко - Птицелов

— Нет! — взвизгнул Робин и отскочил. Марвин так изумился, что выпустил его и только смотрел, как мальчишка пятится по заледенелой дороге. Сейчас он походил на огромного варёного рака, толстые щёки тряслись, и Марвину вдруг показалось, что это совсем не тот мальчик, который прошлой ночью ровно и равнодушно рассказывал ему о глубоко похороненном в сердце позоре.

«А ведь и в самом деле, житья мне не дадут за такого стюарда», — подумал Марвин и холодно спросил:

— Как ты смеешь говорить мне «нет»?

Мальчишка задрожал, но, кажется, страх и так был слишком велик, чтобы нотки угрозы в голосе Марвина могли его усилить.

— Нельзя мне туда! — в отчаянии выкрикнул он.

— Куда нельзя? Почему?

— К сэйру Пэрису! Вздёрнет он меня!

Марвин смотрел на него, всё ещё не понимая.

— Как вздёрнет? За что? Ты что, на ножах с ним? Не позволю я ему вздёрнуть моего стюарда, можешь быть спокоен. Ни у кого нет такого права.

— Он… ему… — Робин облизнул пересохшие губы. — Вообще-то это он мой хозяин. Я ему присягал… и…

Марвин молча смотрел на него. Робин затараторил — быстро, сбивчиво, умоляюще:

— Он же зверь, сэйр Марвин, ну просто зверь дикий! Нас так мало было, а он нас против Мессеры гнал, одного на пятерых, и всех гнал, всех, и меня даже! Я ему говорил, что не умею, убьют меня сразу, а он бил меня и всё равно гнал, а я во время боя по оврагам прятался… Мне так страшно было, ну, не мог я там больше оставаться!

— Ты дезертир? — тихо спросил Марвин.

Лицо Робина скривилось, он с шумом втянул носом воздух, будто собираясь разреветься.

— Ты не из плена сбежал, — сказал Марвин. — Ты дезертир.

— Я не мог там больше, сэйр Марвин. Не мог, ну, я просто боялся! Сэйр Марвин, не выдавайте меня! Ведь он меня повесит!

Марвин молча шагнул к нему, поднял с земли брошенный мешок. Он был ещё довольно тяжёл — в деревеньке они запаслись неплохо. Робин продолжал канючить:

— Не выдавайте, пожалуйста…

Марвин, не отвечая, снял с мешка верёвку, которой тот был затянут. Коротковата, ну да ладно.

— Сэйр Марвин… не выдавайте… прошу!

Марвин одним движением скрутил на конце верёвки петлю и, прежде чем Робин успел шевельнуться, накинул её ему на шею.

Мальчишка вскрикнул, вцепился пальцами в удавку, изумлённо тараща на Марвина глаза. Марвин затянул петлю сильнее, отвернулся и, не оборачиваясь, поволок мальчишку к обочине. Тот прошёл несколько шагов, а потом всё понял и забился, хрипя и в ужасе мотая головой. Марвин, не обращая на его сопротивление внимания, подтащил мальчишку к ближайшему дереву и захлестнул свободный конец верёвки на суку. Было тяжело, мальчишка весил как боров, и, с силой натягивая верёвку, Марвин втянул воздух грудью. В тот миг, когда дрыгающиеся ноги Робина Дальвонта оторвались от земли, у Марвина оборвалось дыхание, но он сумел закрепить конец верёвки на нижней ветке. Потом отступил, глядя на тучное тело, извивающееся в полуфуте над заснеженной землёй и тщетно пытающееся дотянуться до неё носками.

В голове у Марвина была пустота. Чёрная, мёртвая пустота. И посреди неё — только одна мысль.

— Ты дезертир, — в третий раз повторил Марвин из Фостейна, глядя на бьющегося в агонии мальчишку. — Ты предал своего сюзерена, своего короля, ты трусливо бежал с поля боя. Ты дезертир. Дезертиров вешают.

Он хотел добавить ещё что-то и осёкся, не находя слов. Но ведь было что-то ещё — какой-то слабый, бледный лучик в затопившем его мозг чёрном облаке правил, единственных, которые он знал и признавал, которым не мог противиться. Или мог?..

Блеск наконечника копья в блеклом солнечном свете…

Марвин содрогнулся, будто его пронзило это копьё, его, а не Лукаса из Джейдри. «То, что я сделал тогда, — то, о чём не думал, что не мог сделать иначе, потому что не умею, не умею, не умею проигрывать, — то, что я сделал, заслуживало смерти… или прилюдных пощёчин… или всё-таки лучше смерти?»

Да, заслуживало — и это тоже было правильно, и мозг трёх тысяч людей в тот миг тоже заполняла эта чёрная густая тьма безоговорочного «достоин смерти» , но их остановило что-то… кто-то… Кто-то, для кого не существует этих правил, кто оставил ему жизнь… хотя он должен был умереть за своё предательство, так же, как сейчас Робин Дальвонт умирает за своё.

Было тихо, только в небе каркало вороньё — то ли к новому снегопаду, то ли чуя свежую пищу. Тучное тело неподвижно свисало с ветки раскидистого клёна, волчий тулуп свалился с него и лежал на снегу, будто мёртвый зверь. Руки повисли вдоль тела; от бесполезных усилий ослабить петлю рукава на них сбились к локтям, и Марвин увидел на правой руке своего стюарда белую повязку, чистую, без единой капли крови. Как хорошо у него закрылась рана. Воистину, родился в рубашке…

Марвин моргнул, чувствуя подступающий к горлу ком, и в этот миг бледный лучик, бившийся в чёрном облаке, наконец прорвался в его сознание и превратился в слова — глупые, смешные и бесполезные.

— Мне очень жаль, — прошептал Марвин, тронув Робина за пальцы правой руки и, развернувшись, пошёл к деревне. Прежде, чем перейти через перевал, он дважды останавливался, но так ни разу и не обернулся.

— Два часа, — сказал Лукас. — Я даю вам два часа и не минутой больше.

Он был в ярости, но не показывал этого. Ярость — простое чувство, совсем простое, обычное, можно сказать, повседневное, а такие чувства скрывать легче всего. Просто со временем привыкаешь.

— Будет сделано, сэйр Лукас. Но вы бы, что ли, выпили с нами…

— Какое, на хрен, «выпили»? — очень спокойно сказал Лукас. — Ты оглох, мессер наёмник? Или я неясно выразился?

— Э-э, — Чейз быстро моргнул. — Простите? Вы сказали, у ребят есть два часа, чтобы подкрепиться…

— Подкрепиться. А не надираться. Увижу, что кто-то пьёт — убью на месте. Собственноручно.

Во взгляде Чейза читалось возмущение, но он смолчал. «Единый, — подумал Лукас, — как же мне повезло, что он помешан на рыцарстве. Другой бы на его месте меня уже к Ледорубу послал. Но и этот не станет терпеть долго… Его ребята уже и так на меня волками смотрят». А что делать? Они не могли задерживаться: регулярно рассылаемые Лукасом разведчики приносили в последние дни только плохие новости. Королевские войска давили со всех сторон, их становилось всё больше, причём среди них оказалось очень много наёмников. Похоже, его величество Артен-Попрошайка наклянчил где-то солидные средства. Вот только где?.. Неужели его обеспечил орден? Но зачем, ведь Лукас уже не сомневался, что они затеяли всю эту заварушку, чтобы освободить престол. Хотя оставался открытым вопрос, для кого, но у Лукаса теперь было по горло других забот. Враги пёрли со всех сторон, тесня герцогиню всё дальше на север и вырезая всех, кого успевали нагнать. Мессера была разгромлена — и, что удивительнее всего, она бежала. Этого Лукас тоже не понимал. Он неплохо разбирался в людях — ну, это уж очень скромничая можно было сказать, что неплохо — и был уверен, что герцогиня скорее развернулась бы к врагу лицом и приняла бой, в котором погибли бы все, включая её саму, но не стала бы бежать. Что же её заставило? Страха она не знала, а доводов разума признавать не хотела…