Василий Горъ - Нелюдь

… Мне повезло. Да еще как — арбалетный болт, выпущенный практически в упор, пробил мышцу над ключицей. Насквозь. И улетел дальше, не задев ни одного крупного сосуда.

Работать левой рукой я, конечно же, не мог, но при должном лечении и покое рана должна была зажить через три-четыре десятины. Без каких-либо последствий.

Ее милость, которая, как все дворянки, обязана была разбираться во врачевании, видимо, пришла к такому же выводу. Так как, мельком оглядев входное и выходное отверстия, принялась оттирать со своих брюк пятно крови.

Решив, что перевязать такую рану можно будет и потом, я скользнул к двери в белый зал, толкнул ее от себя и… услышал далекие крики:

— Подпирайте двери! Быстрее!!!

— Эй, ты!! Тащи оглоблю, живо!!!

— Окна, окна не забудьте!

— Сена сюда, ну-у-у!!!

Я закрыл глаза и провалился в прошлое…

— Еще сена, Осип! А то крыльцо все никак не займется…

— Как прикажете, ваша светлость!

— И прикажи принести вина — горло пересохло… — мужчина, стоящий ко мне спиной, поворачивается, и я еле сдерживаю крик: это Ареник Тьюварр, младший сын графа Виллефорда! А мужчина рядом с ним — его телохранитель Воха Селезень!!!

— Этого не может быть… — шепчу я и прокусываю себе губу.

Ни наследник нашего сюзерена, ни его тень не пропадают, а наоборот, становятся даже четче. И я вдруг понимаю, что все происходящее — не сон.

— Не дергайся, сынок… — еле слышно шепчут на ухо. — Если хочешь жить…

Не понимаю. Ни единого слова. Но слышу в голосе участие. Поэтому перестаю рваться и так же тихо спрашиваю:

— Где Ларка… и мама?

Молчание… Долгое-долгое… Потом тяжелый вздох и шепот. От которого у меня останавливается сердце:

— Там. Внутри…

— За что?!

Это — не я. Это мои губы. Сами по себе… А я поворачиваю голову и смотрю, как стоит тот, кто меня держит.

Коренастый воин в цветах рода Тьюваров виновато отводит взгляд. Я кривлю губы в страшной усмешке и… бью. Между ног. Пяткой. Изо всех сил.

С шеи и правого запястья соскальзывают железные пальцы. Над ухом раздается стон. А потом пропадает в гудении пламени… Пламени, в котором сгорает моя семья…

Делаю шаг… потом второй… Стряхиваю с плеч навалившуюся тяжесть… Не глядя, отмахиваюсь засапожником… Ощущаю, как вздрагивает чье-то тело, прыгаю в огонь и подныриваю под пылающую балку.

По ноздрям шибает жутким запахом горящего мяса, а из сполохов пламени раздается спокойный голос:

— Нас сожгут…

Этого голоса в прошлом НЕ БЫЛО! Я непонимающе вытаращил глаза и вернулся в реальность. К леди Мэйнарии, трупам под ногами и воплям, доносящимся со двора.

Прислушался к своим ощущениям. Пошевелил левой рукой. Потом ухмыльнулся и отрицательно помотал головой:

— Не сожгут. Обещаю…

Глава 15. Баронесса Мэйнария д'Атерн

Седьмой день четвертой десятины второго лиственя.

…В маленькой комнатке, в которой хозяин постоялого двора хранил кухонную утварь, было тихо и спокойно. Здесь пахло пылью, соленьями и копченостями. Казалось, что стоит прикрыть глаза — и окружающий мир исчезнет, оставив меня наедине с кувшином вина и даруемым этим напитком забвением.

Увы, это было только иллюзией. И убежать от действительности можно было только в Небытие. Дождавшись, пока пламя разгорающегося пожара доберется и до моего убежища.

Нет, страшно мне не было — да, все усиливающееся гудение пламени, звонкие щелчки прогорающих досок и звон лопающейся от жара посуды, доносящиеся через дверь, были предвестниками смерти. Но такой конец жизни давал надежду на последующее Посмертие. А заклание на алтаре Двуликого — нет. Поэтому я почти безостановочно прикладывалась к найденному у стойки кувшину с вином, мысленно благодаря Вседержителя за ниспосланную им Благодать. И стараясь не думать о том, что творится во дворе постоялого двора.

Последнее получалось из рук вон плохо: душераздирающие крики, изредка заглушающие гудение буйствующего пламени, возвращали меня в прошлое. Заставляли переосмысливать пережитое. И наталкивали на неожиданные выводы:

… На лице Теобальда блуждает мечтательная улыбка, а глаза блестят огнем далеких пожарищ. Он выхватывает из ножен кинжал и воинственно вскидывает его над головой:

— Я — мужчина! И совсем скоро пойду в свой первый поход…

Завидую черной завистью. Ибо он — пойдет. А я, женщина, буду месяцами ждать его возвращения, стоя на крыше надвратной башни или сидя в своей светлице с пяльцами и иглой. И никогда не услышу боевого клича мчащейся в атаку конницы, не увижу королевского штандарта, реющего над стеной взятого на меч города, и не почувствую сладости вина из подвалов поверженного врага.

— Ты только послушай! — еле слышно шепчет он, прислушиваясь к очередному тосту графа Рендалла. — Они творили, что хотели, целых трое суток!

Заглядываю в щель между гобеленом и стеной, смотрю на красное, покрытое капельками пота лицо одного из самых известных военачальников королевства и пытаюсь представить, каково это — целых три дня и три ночи делать все, что заблагорассудится.

— …я взял ее прямо на подоконнике ее собственной спальни! — гогочет его светлость граф Грасс. — Вы бы слышали, как она орала…

Отец ухмыляется. Остальные гости — тоже. А Герта, подливающая вина барону д'Ож, почему-то морщится…

Это замечаю не только я — Тео фыркает, задирает подбородок и кривит губы в презрительной гримасе:

— Вот она дурища-то!

Герта — добрая. Она целых два раза дарила мне леденцы из кленового сахара. Поэтому мне становится ее жалко, и я за нее вступаюсь:

— Она просто не понимает…

Герта понимала. Гораздо больше, чем я, для которой слово «взял» означало «на руки»… И знала, что «право победителя», о котором так красиво рассуждали отец и его гости — это самое обычное насилие.

…- Как говорят в народе, чей меч, того и воля… — постукивая пальцами правой руки по подлокотнику кресла, говорит отец. — То есть чем лучше ты работаешь мечом, тем меньше тех, кто может диктовать тебе свою волю…

— И тем больше тех, кому ее диктуешь ты… — поддакивает ему Теобальд. Потом грозно хмурит брови, выдвигает вперед подбородок и басит: — Первое, что я сделаю, когда вырасту — это захвачу Норред…

— Почему именно его?

— Название нравится… — подумав, признается брат. — Вот и захвачу…

Отец приподнимает бровь и… ехидно усмехается:

— Что ж, не самая худшая причина! Ибо…

— …кто сильнее — тот и прав! — хихикает Тео… — А раз сильнее — я, значит, буду делать то, что хочу…