Олег Дивов - Ночной смотрящий

– Что там справа, в лесу? – спросил он.

– Метров через сто поворот на лесопилку. Эй! – Лузгин хлопнул ладонью по спинке водительского сиденья. – Сейчас направо уходим.

– И быстро! – приказал Долинский.

«Волга» глухо взревела, нырнула с дороги в лес и, закидывая корму на виражах, припустила по узкой колее.

– Убьют же, гады… – прошипел Лузгин, судорожно цепляясь за ручку двери.

– Не позволю, – отрезал Долинский.

Водитель что-то крикнул, машина вильнула, сошла с колеи, вломилась в подлесок и встала так резко, что сидевший сзади Лузгин крепко ударился щекой о подголовник, едва успев отвернуть нос. Водитель громко выматерился. Перед капотом мелькнула детская фигурка. Мимо пробежала, пряча лицо в ладонях и не разбирая дороги, маленькая девочка. «Волга» едва-едва не сбила ее.

Лузгин распахнул дверь. Долинский уже был снаружи и бежал к шевелящейся впереди, между штабелями досок, куче-мале из множества тел.

«Я это раньше видел», – подумал Лузгин.

– Пассатижи, блядь! – орали в куче. – Пассатижи крепче держи, мать твою!

Лузгин продрался сквозь кусты и понесся изо всех сил. Позади водитель громко лязгнул затвором чего-то крупнокалиберного.

Под кучей-малой возился и рычал полузадавленный вервольф.

– Стойте! – крикнул Лузгин на бегу. – Остановитесь!

Грянул выстрел.

– Стойте! – крикнул Лузгин. – Да стойте же! Люди вы или нет?!

Часть II

ДЕНЬ ВАМПИРА

Глава ПЕРВАЯ

– Не пора нам? – спросил Зыков. – Скока время?

– Рано, – ответил Котов, не глядя на часы. – Время пять с копейками. Солнца мало.

– А рассвет уже все заметнее… – пробормотал Зыков, глядя в хмурое утреннее небо.

– Я и говорю – мало солнца, – повторил Котов и достал сигареты.

Они сидели на поваленном столбе. Мокрые – сверху капало. Усталые – лазали по пригороду всю ночь. Злые. Котов закурил, плотнее запахнул плащ, обхватил себя руками и стал окончательно похож на нахохлившуюся хищную птицу. А Зыков был в шляпе. Птицы шляп не носят.

– Пойдем, а? – попросил Зыков. – Ну нормально же. Ну уже можно.

– Я докурю, – буркнул Котов.

Зыков вздохнул и отвернулся.

– Надоело ждать, – сказал он. – Я всегда устаю, когда жду. И начинаю дергаться.

– А ты не дергайся. С нашей клиентурой чем солнце выше, тем работа легче. Мне дай волю, я бы тут до полудня сидел.

– Нельзя, – сказал Зыков серьезно. – Кто-нибудь мимо пойдет, заметит нас…

– Слушай, можно человеку покурить спокойно, а?

Зыков снова вздохнул и поднялся.

– Ты чего это? – спросил Котов подозрительно.

– Ноги затекли, – сообщил Зыков и принялся расхаживать у Котова перед носом. Тот раздраженно выплюнул сигарету и тоже встал. Очень медленно подтянул рукав плаща. Долго смотрел на часы. Так же медленно рукав оправил. Подобрал с земли обмякший от старости потрепанный саквояж. Зыков остановился и теперь, переминаясь с ноги на ногу, ждал. Его круглое полнокровное лицо страдальчески кривилось, показывая, как Зыкову тяжко и неуютно.

– Черт с тобой, – сказал Котов. – Пять десять. Будем считать, что нормально. Пошли.

Они начали спускаться с холма в низину, к покосившимся заброшенным баракам. Они странно и угрожающе выглядели, когда шли рядом – одного роста мужчины в одинаковых промокших заношенных плащах, только Зыков вдвое шире Котова. И в мятой шляпе.

Серая одежда, серые лица. Два человека, таких же серых и тоскливых, как наступающее утро.

Серых и облезлых, как жизнь.

Перед дверью второго барака мужчины остановились. Зыков распахнул плащ и достал помповую гладкостволку, обрезанную по самый магазин. Приклад ружья был тоже спилен, подобие рукоятки обмотано синей изолентой. Зыков дослал патрон, вытащил из кармана еще один и дозарядил обрез.

Котов извлек из саквояжа фонарь.

– Ну… – выдохнул он. – С богом!

– Зря я тоже не покурил, – сообщил вдруг Зыков.

– Уже все, – отрезал Котов. – Уже начали.

– Знаю… – Зыков брезгливо взялся двумя пальцами за ржавую осклизлую ручку двери и осторожно потянул ее на себя. Петли взвыли глухо и зловеще.

– Вот ё! – сказал Зыков.

– Они не слышат, – утешил напарника Котов. Он включил фонарь, и открывшийся за дверью коридор залило лунным светом.

Кривые обшарпанные стены с лохмотьями драных обоев. Распахнутые, а то и вовсе повисшие на одной петле двери. Хлипкие половицы с зияющими щелями.

– Ужас, – сказал Котов. – Как чувствовал. То-то мне сюда не хотелось… Зацени, Робокоп, вот в таком примерно говне я родился.

– А я деревенский, – посочувствовал Зыков.

– В деревне, что ли, говна мало… Да оно там всюду.

– Там не говно, там навоз.

– А навоз не говно?

– На говне картошка не уродится, – авторитетно заявил Зыков. – Ну, кому стоим?

– Ну и пошли.

– И пошли.

Котов зевнул.

– Надоело, – сказал он. – Что-то мне все надоело. Давай, когда закончим, нажремся. Чтобы спалось лучше.

– Давай, – согласился Зыков и, выставив перед собой обрез, шагнул вперед. Половицы, ощутив на себе верных сто двадцать кило, заскрипели. Зыков замер и, словно принюхиваясь, задрал короткий облупившийся нос.

– Не слышат, – сказал Котов. – Уже пять двадцать. Все, нормалек, придавило их.

Зыков шагнул снова, половицы скрипнули опять.

– Да иди же, – подбодрил его Котов. – Вон та дверь, которая закрытая. До чего ж они тупые. Не закрылись бы, пришлось бы сейчас во все комнаты лезть…

Оглашая барак тоскливым скрежетом досок, они добрались до закрытой двери, гнилой и хлипкой на вид. Зыков осторожно толкнул ее стволом обреза. Дверь немного подалась и застряла. Зыков вопросительно посмотрел на Котова.

– Какой-то ты сегодня нервный, – сказал Котов и с неожиданной для своей комплекции силой врезал по двери ногой. Та с хрустом отлетела, попутно расслоившись вдоль. Зыков, что-то возмущенно рявкнув, прыгнул в комнату. Котов не спеша зашел следом.

– Я же говорю – придавило их, – усмехнулся он.

– В следующий раз получишь по шее, – пообещал Зыков, не отводя взгляда и ствола от безвольно распластанных тел.

– Ага, – согласился Котов. Он огляделся, нашел торчащий из стены ржавый загнутый гвоздь, повесил на него фонарь и переключил режим лампы. В комнате стало почти светло.

– Угу, – констатировал Котов с печальной усмешкой, – вот именно в таком говне… Да и соседи, доложу я тебе, были немногим лучше.

Заколоченное снаружи окно щетинилось внутрь комнаты осколками стекол. Потолок, давно прохудившийся до совершенной прозрачности, открывал взгляду стропила. А на грубо сколоченных голых нарах лежали… Не люди – тела. Все лицом вниз. У нескольких головы оказались замотаны тряпьем. И руки они под себя запрятали.