Сергей Алексеев - Волчья хватка

— Здорово, коль не шутишь, — буркнул Ражный, вдруг ощутив смешаное чувство ревности, ностальгии и разочарования — в общем-то, беспричинного…

— Как тебя отец отвечать учил? — застрожился нынешний хозяин дома. — Или забыл все?

— Смотря кому отвечать… Откуда батин кафтан?

— На ристалище добыл! С Сергея Ерофеича снял. И шапку вот эту.

— Так ты ему руку изуродовал? Новый хозяин Валдайского Урочища посмурнел, посмотрел не виновато — с сожалением.

— Случается и такое, брат… И все равно, здравствуй, воин Полка Засадного.

— Богом хранимые… Рощеньями прирастаемые… Здравствуй, боярин.

— Поди, камень ищешь? — спросил тот. — Ну, пошли, покажу тебе камень.

Оказалось, он лежит много ближе от дома и совсем на другой, заросшей тропинке… И заметить его было не просто — врос в землю, замшел, да и вокруг все изменилось…

Ещё по дороге, когда вёз этот камень на подряженном грузовике, ощутил его тяжесть собственным хребтом, будто на себе тащил. Шофёр часто менял лопнувшие колёса и тихо матюгался, дескать, он что, свинцовый? Вроде бы и размерами невелик, а рессоры в обратную сторону гнутся.

Все стало ясно, когда в каком-то месте проезжали под низкими проводами ЛЭП: не от линии — с поверхности серого, мшистого камня собралась в пучок, а затем стрельнула вверх безмолвная электрическая искра, осветив дорогу и землю вокруг, как освещают её осенние хлебозоры.

Приземлившись, он ощутил, как устал за эту ночь, и все-таки двинулся к Красному Берегу лёгким, ритмичным бегом, строго выдерживая направление, даже если приходилось перебредать через многочисленные ленточные болота. Когда-то хозяйственный Трапезников не пожалел сил и обнёс всю свою землю косым жердяным пряслом, и сейчас труд его не пропал даром: кони паслись за изгородью.

Но она не спасла от хищника. Ражный опоздал на две-три минуты — из порванных лошадиных вен хлестала кровь, и один из четырех зарезанных жеребят ещё сучил в агонии мелочно-белыми копытами. Молодняк пасся отдельно от взрослых коней, и волк взял их поодиночке, отбивая каждого от табуна и укладывая так, что они образовали круг. Уйти удалось лишь одному, перескочившему прясло, и теперь белый, в красных пятнах двухлеток, вернувшись к изгороди, скакал вдоль неё и пронзительно кричал, выдавая своё присутствие.

Матёрый его слышал и вряд бы не искусился соблазном…

Ражный снял тряпку с карабина, загнал патрон в патронник и залёг у самого забора. Пегий жеребёнок-приманка не чуял ни человека, ни зверя и рвался в загон к своим погибшим собратьям. А волк затаился возле старого остожья, в полусотне метров и, что-то подозревая, вынюхивал и зондировал пространство. Ражный не видел его — уловил лишь короткое, как отблеск, движение, и адреналин сделал своё дело: матёрый засёк охотника и теперь искал подтверждение излучаемой им опасности. В тот же миг Ражный закрыл глаза, сосредоточил внутреннее зрение на картине агонирующего жеребёнка и перестал дышать. Через минуту зверь успокоился, вышел из-за своего укрытия, однако лёг и пополз к жеребёнку.

Стерня от скошенной травы почти не мешала, хорошо виделся широкий волчий лоб с прижатыми ушами, но за забором плясал и колготил обезумевший двухлеток, и стрелять сквозь его ноги следовало, как сквозь винт самолёта, к тому же карабин без приклада — оружие не совсем удобное для такой цели, а сменить позицию уже поздно.

Он выбрал момент, когда жеребёнок чуть привстал на задних копытах, и надавил спуск.

Зверь тоже ждал этого и чуть привстал, чтобы сделать прыжок на спину жертве, поэтому пуля пошла чуть ниже — не в лоб, а в грудь. Волка опрокинуло навзничь, пороховым зарядом опалило ноги жеребчику, и он в испуге, с места, перемахнул прясло, которое долго не мог одолеть. И чуть не наступил на Ражного; землёй из-под копыт ударило в затылок…

Смерть матёрого была почти мгновенной. Он успел лишь оскалиться, и этот оскал длился несколько секунд, после чего верхняя губа расправилась, и на звериной морде отпечатался покой, ибо Ражный в два прыжка оказался рядом, на ходу выхватил нож, коротким ударом проколол горло и подставил под струю солдатскую фляжку.

Волчья сила вытекла вместе с кровью…

5

Когда он торопливыми пальцами зажёг вторую спичку и поднял над головой, Молчуна уже не было над Милей, хотя его урчащий голос ещё звучал под потолком «шайбы».

А сама Миля медленно приподнималась, отталкиваясь слабыми руками от дощатого поддона, и потом, обернувшись на свет, прикрыла глаза ладонью. Из-за ярко горящей спички, она не могла видеть, кто стоит за спиной, да и вряд ли узнала Ражного в таком неверном свете, однако судорожно потянулась к нему, промолвила радостно:

— Это ты! Я знала, ты придёшь!.. Мне так зябко. О, как мне холодно!

Он отпрянул, чтобы не достала рукой, поскольку знал, что её притягивает, потушил спичку и, выйдя на улицу, плотно притворил дверь.

— Что?.. Что?! — Макс потянулся к нему руками. — Не хочешь? Не хочешь оживить её?..

Ражный хотел оттолкнуть его, но непроизвольно получился удар — младший кубарем укатился в темноту и где-то там затих. Из-за «шайбы» вышел волк, уставился на вожака, приложив уши.

— Зачем ты это сделал? Кто тебя просил зализывать ей душевные раны? Кто? Зачем ты вмешиваешься в человеческую жизнь?

Молчун заворчал угрожающе, присел на передние лапы, словно хотел прыгнуть на Ражного. Тот со всей силы ударил его пинком — волк отскочил, болезненно поджал живот.

— Я не задавил тебя щенком, — прорычал Ражный. — Задавлю сейчас…

В этот момент Макс очнулся, выполз из травы с разбитым лицом, сказал, всхлипывая:

— Убей меня, дядя Слава, — её оживи…

— Послушай меня, пацан… — Ражный опустился на землю, заговорил тихо и сдержанно. — Я могу её отогреть, могу. Но нельзя мне этого делать. Я воин, понимаешь? И если вложу огонь своей души в её душу, ничего хорошего не получится. Она станет… яростной, одержимой, станет другим человеком! Она — женщина, и ей нельзя жить с Ярым сердцем. Ты её разлюбишь! Ты возненавидишь её!

— Нет, никогда!.. Я клянусь!

— Это всего юношеские порывы.

— Ну что мне сделать, чтоб ты поверил?! Волк выполз из темноты и лёг рядом с Максом. Смотрели в четыре горящих глаза…

— Хорошо, — наконец согласился Ражный. — Я согрею её сердце… Но если ты когда-нибудь пожалеешь об этом… Убью вас обоих!

Он вошёл в «шайбу», запер дверь изнутри и зажёг спичку. Девушка лежала в прежнем положении, запрокинув голову, тело её подёргивалось в такт биению холодной крови. Ражный поднял Милю на руки, как ребёнка, сложил в комочек и стал дышать на неё, сначала медленно, с глубокими вдохами, каждый раз вытягивая тепло из своего позвоночника, затем быстрее и жарче, так что сохнущие волосы начали взлетать от потока воздуха и искриться. Это продолжалось несколько минут, и когда бесчувственное, безвольное тело начало слегка светиться и терять свою мёртвую тяжесть, он сделал ещё один вдох, из сердца, зажал Миле нос и, приложившись ко рту, бережно, словно драгоценную жидкость, влил воздух. Грудь её поднялась, взбугрилась, и когда Ражный отнял губы, она задышала сама.