На самом дальнем берегу - Урсула К. Ле Гуин
Возможно, именно из-за беспокойства, которое причиняли летучие мыши, сон Аррена был тревожен. Впервые после долгого путешествия ему выпала ночь, когда он мог поспать на берегу; его тело успело отвыкнуть от неподвижности суши и настойчиво внушало ему, как только он засыпал, что он качается, качается, качается… а потом весь мир внезапно проваливался куда-то под землю, но тут все же Аррен просыпался весь в холодном поту от испуга. Когда же он наконец заснул по-настоящему, ему приснилось, что он сидит, закованный в цепи, в трюме работоргового судна вместе с другими рабами, но те все мертвы. От этого сна он еще раз проснулся, изо всех сил стараясь стряхнуть с себя кошмар, но, снова засыпая, опять попал в тот же трюм. Наконец ему уже казалось, что он совсем один на корабле, но по-прежнему скован так, что не может пошевельнуться. Потом некий странный, медлительный голос сказал ему на ухо: «Сбрось свои оковы, — и повторил: — Сбрось свои оковы». Аррен попытался пошевелиться — и шевельнулся. И встал на ноги. Он был на какой-то огромной, сумеречной вересковой пустоши под тяжелым, низко нависшим небом. Непонятный ужас пропитывал и землю, и плотный воздух — некий гнусный, чудовищный ужас. Это место казалось не просто страшным — это был сам страх, и Аррен очутился внутри страха, не находя ни дороги, ни тропки. Он знал, что обязательно нужно найти дорогу, но здесь вообще не могло быть никаких дорог, и сам он — крохотный, как ребенок, как муравей, а местность — огромная, бесконечная. Он попытался идти, споткнулся и проснулся.
Когда Аррен проснулся, страх оказался в нем самом, а не он внутри страха, как было во сне, — но от этого страх не перестал быть огромным и бесконечным. Он почувствовал, что черная темнота в комнате душит его, и поискал глазами звезды в квадрате окна; но, хотя дождь кончился, небо оказалось беззвездным. Он лег, боясь заснуть, и лежал, борясь со страхом, а над ним на кожистых крыльях бесшумно сновали летучие мыши. Иногда юноша слышал их писклявые голоса — тоненькое чириканье на самом пределе слышимости.
Утро выдалось яркое, и они рано поднялись с постели. Ястреб принялся серьезно и старательно выспрашивать про эмалевый камень. Хотя никто из жителей деревни не знал, что представляет собою этот эмалевый камень, но у всех нашлись на этот счет свои теории, и они немало поспорили и повздорили о том, чья теория правильная; а маг терпеливо слушал. Однако, судя по всему, он выискивал в разговорах и спорах сведения не об эмалевом камне, а о чем-то совсем другом. Наконец они с Арреном пустились по дороге, ведущей к карьеру, которую показал им сам мэр, — там добывали голубую краску. Но, пройдя немного по этой дороге, Ястреб свернул в сторону.
— Тут где-то должен быть дом, — сказал он. — Я слышал, что семья красильщиков и опозорившихся магов живет возле этой дороги.
— Тогда какой толк говорить с ними? — спросил Аррен, который очень хорошо помнил все, что случилось в доме Зайца.
— Там можно найти истоки их невезения, — жестко ответил маг. — Ты же сам и слышал, и видел, что остров покинуло счастье. Значит, куда-то их счастье ушло. И мне нужен проводник к тому месту!
Он пошел дальше, а Аррену оставалось только следовать за ним.
Дом стоял чуть в стороне от дороги: красивое каменное строение посреди сада, но и сам дом, и участок земли вокруг него выглядели неухоженными и давно брошенными на произвол судьбы. С обломанных веток свисали обесцвеченные, не убранные вовремя и порванные коконы шелковичных червей, а земля под деревьями была густо устлана высохшими личинками и мертвыми бабочками. Вокруг дома, стоявшего под тесно посаженными деревьями, витал запах гниения, и когда они приближались к дверям, Аррен вдруг вспомнил тот ужас, который он испытал ночью.
Не успели они подойти к крыльцу, как дверь распахнулась. Из дома стремительно выбежала седая женщина, глядя на них горящими красными глазами и громко выкрикивая:
— Вон, будьте вы прокляты! Вон, воры! Прочь, клеветники! Вон, лжецы-недоумки! Дураки-простофили! Убирайтесь, кому говорят! Вон, а то наведу на вас порчу! Накличу на вас беду!
Ястреб остановился, вид у него был какой-то ошарашенный, и он потешным жестом быстро вскинул вверх руку. И произнес одно слово:
— Отведи!
Тут женщина прекратила вопли и уставилась на него неподвижным взглядом налитых кровью глаз.
— Зачем ты это сделал? — спросила она.
— Чтобы отвратить твои проклятия.
Она снова уставилась на него, рассматривала довольно долго и наконец хрипло сказала:
— Вы иноземцы?
— С севера.
Она подошла поближе. Поначалу Аррен едва не рассмеялся: старуха пронзительно вопит у своего порога всякий вздор, — но, оказавшись рядом, он испытывал только стыд. От ее жалкой рваной одежды воняло, дыхание было нездоровым и зловонным, а в глазах застыло ужасное выражение непереносимой боли.
— У моих проклятий нет никакой силы, — сказала она. — Никакой.
Она воспроизвела жест Ястреба:
— Это еще делается — там, откуда ты родом?
Маг кивнул; он не отрываясь следил за нею, и она тоже глядела ему в глаза. Вскоре лицо старухи дрогнуло и изменилось, и она спросила:
— А где твоя палка?
— Я не выставляю ее здесь напоказ, сестра.
— Она не нужна тебе. Она будет удерживать тебя от жизни. Как моя сила удерживала меня от жизни. Так я ее потеряла. Я утратила все, что знала, все слова и имена. Они вышли из моих глаз и рта маленькими ниточками, подобными паутинкам. В мире образовалась какая-то дыра, и туда вытекает свет. А вместе со светом уходят и слова. Ты знаешь об этом? Мой сын целыми днями сидит и смотрит в темноту, отыскивает эту дыру в мироздании. Он говорит, что видел бы гораздо лучше, если бы был слепым. Он потерял руки красильщика. Ведь мы — лорбанерийские красильщики. Смотри!
Она потрясла перед ним своими худыми, жилистыми руками, которые были по плечи покрыты пятнами и полосами бледной, невыводимой краски.
— Это уже никогда не сойдет с кожи, — сказала она. —
