Гроза над крышами - Бушков Александр Александрович
Приказ короля был строг: осмотреть каждый равнолеглый сула- рет67 дикого поля. Это было исполнено в точности. Увы, зарядил дождь на несколько дней, следопыты отступились, равно как и лозоходцы, хотя все поголовно были не шарлатанами и не мошенниками (такие тоже встречаются, особенно деревенским дурят голову): кто-то из них не раз находил близко от земли подземные воды, подходящие для устройства колодцев, кто-то — рудные залежи, а двое — даже неглубоко зарытые клады. Дольше всех провозились солдаты (люди подневольные), но и они не нашли на раскисшей земле никаких следов недавнего рытья — ив откосах оврагов тоже. И поиски прекратились.
Король все еще не терял надежды. За отысканного Серебряного Волка была назначена огромная награда в золоте, которую надлежало выплатить любому, кто бы он ни был, герцог или простолюдин, даже кабальник. И на диком поле каждый день ковырялись прельщенные наградой копатели — безуспешно.
Приходили «белые знахари», владевшие одобренными и допустимыми церковью умениями, — но и они уходили ни с чем. Оттого среди книжников ходила придумка, будто капитан Гобальто владел каким-то белым знахарством и наложил на укрытого Серебряного Волка особый зарок, как поступают с иными кладами знаткие люди, но какой именно зарок — никто не знал, а родные капитана твердо уверяли, что насчет его белых умений все врут. Однако слух этот гулял так упорно, что однажды сам король прожил в шатре на диком поле целую неделю и каждый день от рассвета до заката ходил по окрестностям — верил придумке, что капитан такой зарок и положил: Серебряный Волк откроется только человеку королевской крови. Не открылся...
Понемногу поиски прекратились, хотя иногда и ходили в дикое поле особенные упрямцы. А через три года нестарый король погиб на охоте, запоротый вместе с конем громадным секачом (двух егерей, не уберегших его светлое величество, конечно, повесили, но когда этим возвращали к жизни мертвых?). Неназываемый Принц был единственным сыном, обе дочки были уже выданы замуж и потомства еще не имели, так что королем провозгласили юного племянника Магомбера. Шесть лет до его совершеннолетия королевством правил тогдашний Главный министр, у которого хватало других забот: две войны с соседями, мятеж Рафа-Медведя, потрясший все королевство, гульная хвороба68 «багровой трясучки»... Главный министр уже не озабочивался поисками, а чтобы коронация не лишилась одного из трех символов, велел отлить новую статую. Ваятель Эндогаро Парель, всем известный как давний соперник-завистник Карафо, отыскал в королевском архиве рисунки (далеко не все) и сделал нового Серебряного Волка, торжественно установленного на том же месте в тронном зале. Награду он получил щедрую, однако все причастные к Семи изящным искусствам втихомолку говаривали: «Эндогаро, конечно, не бездарь, но до Карафо ему как на карачках до Гаральяна, так что новый Волк — лишь бледное подобие прежнего...»
Но главное — молодой король вскоре разрешил строиться на диком поле, и понемногу там образовалось четыре улицы, одну из которых и назвали именем Серебряного Волка. Тут уж, понятно, ни о каких поисках речи не было, хотя многие, взявшись строить дома и обустраивать огороды, сначала рыли на три человеческих роста — а вдруг? Награда Магомбера, изрядно преувеличенная молвой за три столетия, до сих пор официально не аннулирована... Ничего не нашли, разве что пару невеликих корчаг с монетами вовсе уж старинных королей, не особо обогатившими нашедших...
Войдя на родную улицу, Тарик, как поступал часто, ненадолго приостановился, с приятностью глядя на шильдики с нумерами домов, состоявшие из одной циферки, — здесь улица и начиналась, упираясь в Аксамитную.
Так поступали и некоторые взрослые, особенно когда хмельными возвращались из таверны: чтобы вспомнить лишний раз, чем имеют законное право гордиться не то что перед обитателями других улиц — перед всем миром.
Так и оно и есть. Многие улицы могут похвастать связанными с ними историческими событиями или укоренившимися в виде таковых городскими легендами. А вот улица Серебряного Волка — редчайшая (по-ученому — «уникальная»). Все из-за нумеров.
Еще сто двадцать лет назад их на домах не было. Тогдашним почтарям (да и многим другим, от Стражников до Канцелярских) приходилось несладко. Адреса в то время писались на конвертах порой очень многословно. Меньше всего хлопот было с дворянами: их дома легко было найти по гербу над главным крыльцом. А вот с жилищами людей попроще обстояло унылее. И родным, и канцеляристам приходилось писать что-то наподобие: «Дом ювелира такого-то, в три этажа, с коричневой крышей из черепиц, нужно перейти мост Златокузнецов, сразу налево». Или так: «Дом фонарщика такого-то, от начала Вишневой улицы девятнадцатый по правую руку, сам каменный, крыша зеленой дранки, ворота двустворчатые». От этого происходило множество недоразумений — иногда смешных, иногда вовсе наоборот.
Знаменитый маркиз Ансельмо, хоть об этом в ученых книгах и не пишут, навещал очаровательную юную дочку вдовца-лавочника. Отец был суров, не спустил бы дочурке ночные встречи даже с дворянином, а потому девушка писала маркизу (снимавшему под видом Мастера домик на Аксамитной), когда грозный батюшка уезжает в деревню на пару-тройку дней, а когда пребывает дома. Однажды она так и написала сердечному другу: отец всю неделю дома, приходить не следует. Однако почтарь, новенький и неприлежный, поленился искать дом по описанию, и письмо пролежало на почте три дня. В результате ничего не подозревавший маркиз нос к носу столкнулся с суровым родителем, а поскольку потаенности ради он ходил в наряде цехового Мастера, лавочник сгоряча отвесил ему парочку затрещин, и Ансельмо, чтобы не выйти из образа, бежал, как молодому Мастеру и полагалось при таком обороте дела.
Ну, и дочка получила нешуточный выговор с заушением. Очень скоро Ансельмо узнал, что все произошло из-за письма — точнее, из-за туманно написанного адреса. «Как сделать так, чтобы почтари не блукали так долго?» — подумал Ансельмо. И его осенило! Догадка, ежели рассудить, была простой, но ведь раньше до нее не додумалась ни одна ученая голова во всем мире: дома нужно нумеровать!
Назавтра же, как следует обдумав догадку и оснастив ее подробностями, Ансельмо изложил свои соображения королю — разумеется, не упомянув о главной причине, зато заверив, что нумерация домов многое облегчит: казенным посланиям будет гораздо легче находить адресатов, в первую очередь это касается сборщиков налогов и Чиновных других серьезных государственных канцелярий. Двое министров, с которыми король посоветовался, придумку горячо одобрили, добавив свои дополнения, например: чем короче адреса, тем меньше писанины во всевозможных учетных книгах.
Король повелел: быть по сему, начинайте завтра же! Вот так и случилось, что улица Серебряного Волка стала первой не только в славном королевстве Арелат, но и на всем свете, где дома начали нумеровать. У обитателей улицы (а ведь все улицы гордятся своей историей) появился такой повод смотреть на остальных свысока, какого у других не было. Только жители Аксамитной до сих пор ворчали: по их разумению, коли уж Ансельмо снимал домик на их улице, с нее и следовало начинать, а не с той, где жила «эта вертихвостка»...
Как поступали все Школяры, Тарик задержался у чугунной статуи маркиза Ансельмо в человеческий рост — она стояла на невысоком, в ладонь, квадратном постаменте у дома под нумером один. Маркиз был запечатлен для грядущих поколений в облике самого что ни на есть доподлинного ученого мужа: в мантии и профессорской шапочке. Рядом с ним на столике с одной-единственной ножкой лежали разнообразные атрибуты учености: стопа книг, мирооб- раз, небольшой телескоп, крупная фасонная чернильница. Вот только студиозусы рассказывали Тарику: мало того, что Ансельмо никогда не интересовался небоглядством, он и профессором не был. Несмотря на его нешуточные достижения в самых разных областях знаний, ученый мир (который один из студиозусов именовал «тем еще змеятником») при жизни относился к нему снисходительно, за глаза называя легкомысленным придворным вертопрахом, баловавшимся учеными материями от нечего делать. Только через несколько лет после гибели маркиза на поединке (в неполных двадцать три года) сановники от науки смилостивились: признали Ансельмо большим ученым, издали все его труды со своими многочисленными комментариями и дополнениями («прицепилась блоха к собачьему хвосту», — фыркнул студиозус) и даже возвели его в послесмертное профессорство, чего далеко не все ученые мужи удостаивались...
