Бабель (ЛП) - Куанг Ребекка

Он постучал по книге, лежащей на его столе. Вы все закончили Тайтлера, да?

Они кивнули. Накануне вечером они получили вводную главу «Эссе о принципах перевода» лорда Александра Фрейзера Тайтлера Вудхаусли.

«Тогда вы прочитали, что Тайтлер рекомендует три основных принципа. Какие именно — да, мисс Десгрейвс?

«Во-первых, чтобы перевод передавал полное и точное представление об оригинале», — сказала Виктория. Во-вторых, перевод должен отражать стиль и манеру письма оригинала. И в-третьих, перевод должен читаться с той же легкостью, что и оригинал».

Она говорила с такой уверенной точностью, что Робин подумал, что она, должно быть, читает по тексту. Он был очень впечатлен, когда, оглянувшись, увидел, что она консультируется с пустым местом. У Рами тоже был талант к идеальному запоминанию — Робин начал чувствовать себя немного запуганным своим коллегой.

«Очень хорошо», — сказал профессор Плэйфер. Это звучит достаточно просто. Но что мы подразумеваем под «стилем и манерой» оригинала? Что значит, чтобы композиция читалась «легко»? Какую аудиторию мы имеем в виду, когда делаем эти заявления? Вот вопросы, которые мы будем рассматривать в этом семестре, и такие увлекательные вопросы». Он сцепил руки вместе. Позвольте мне снова впасть в театральность, обсуждая нашего тезку, Бабеля — да, дорогие студенты, я никак не могу избавиться от романтизма этого заведения. Потакайте мне, пожалуйста».

В его тоне не было ни капли сожаления. Профессор Плэйфер любил эту драматическую мистику, эти монологи, которые должны были быть отрепетированы и отточены за годы преподавания. Но никто не жаловался. Им это тоже нравилось.

Часто утверждают, что величайшей трагедией Ветхого Завета было не изгнание человека из Эдемского сада, а падение Вавилонской башни. Ведь Адам и Ева, хотя и были изгнаны из благодати, все еще могли говорить и понимать язык ангелов. Но когда люди в своей гордыне решили построить путь на небеса, Бог посрамил их разумение. Он разделил и запутал их и рассеял их по лицу земли.

В Вавилоне было утрачено не просто человеческое единство, а изначальный язык — нечто первозданное и врожденное, совершенно понятное и лишенное формы и содержания. Библейские ученые называют его адамическим языком. Некоторые считают, что это иврит. Некоторые считают, что это реальный, но древний язык, который был утерян со временем. Некоторые считают, что это новый, искусственный язык, который мы должны изобрести. Некоторые думают, что французский выполняет эту роль; некоторые думают, что английский, когда он закончит грабить и морфировать, сможет это сделать».

«О, нет, это легко», — сказал Рами. Это сирийский язык.

«Очень смешно, мистер Мирза». Робин не знал, действительно ли Рами шутит, но никто больше не сделал замечаний. Профессор Плэйфер продолжал. Для меня, однако, не имеет значения, каким был адамический язык, поскольку ясно, что мы потеряли к нему всякий доступ. Мы никогда не будем говорить на божественном языке. Но, собрав все языки мира под этой крышей, собрав весь спектр человеческих выражений, или настолько близко к этому, насколько мы можем получить, мы можем попытаться. Мы никогда не коснемся небес с этого земного плана, но наше смятение не бесконечно. Мы можем, совершенствуя искусство перевода, достичь того, что человечество потеряло в Вавилоне». Профессор Плэйфер вздохнул, тронутый собственным выступлением. Робину показалось, что в уголках его глаз появились настоящие слезы.

«Магия». Профессор Плэйфер прижал руку к груди. То, что мы делаем, — это магия. Это не всегда будет так — действительно, когда вы будете выполнять сегодняшнее упражнение, это будет больше похоже на складывание белья, чем на погоню за эфемерным. Но никогда не забывайте о дерзости того, что вы делаете. Никогда не забывайте, что вы бросаете вызов проклятию, наложенному Богом».

Робин поднял руку. «Значит ли это, что наша цель — сблизить человечество?»

Профессор Плэйфер наклонил голову. «Что вы имеете в виду?»

«Я только...» Робин запнулся. Его слова прозвучали глупо, как детская фантазия, а не серьезный научный вопрос. Летти и Виктория нахмурились; даже Рами сморщил нос. Робин попробовал еще раз — он знал, что хотел спросить, только не мог придумать изящный или тонкий способ сформулировать это. «Ну, поскольку в Библии Бог разделил человечество на части. И мне интересно, если... если цель перевода в том, чтобы собрать человечество обратно вместе. Если мы переводим, чтобы... не знаю, чтобы снова создать этот рай на земле, между народами».

Профессор Плэйфер выглядел озадаченным. Но быстро его черты вновь собрались в веселый луч. «Ну, конечно. Таков проект империи — и поэтому мы переводим по просьбе короны».

По понедельникам, четвергам и пятницам у них были языковые занятия, которые после лекции профессора Плэйфера казались обнадеживающей твердой почвой.

Они должны были вместе заниматься латынью три раза в неделю, независимо от региональной специализации. (Греческий, на данном этапе, мог быть опущен для тех, кто не специализировался на классике). Латынь преподавала женщина по имени профессор Маргарет Крафт, которая не могла быть более непохожей на профессора Плэйфера. Она редко улыбалась. Она читала свои лекции без чувств и по памяти, ни разу не взглянув на свои записи, хотя она перелистывала их по мере того, как говорила, как будто давно запомнила свое место на странице. Она не спрашивала их имен — она обращалась к ним только с помощью указующего перста и холодного, резкого «Вы». Поначалу она казалась совершенно лишенной чувства юмора, но когда Рами прочитал вслух один из сухих уколов Овидия — fugiebat enim, «ибо она бежала», после того как Иов умоляет Ио не бежать, — она разразилась приступом девичьего смеха, который заставил ее выглядеть лет на двадцать моложе; действительно, как школьница, которая могла бы сидеть среди них. Затем момент прошел, и ее маска вернулась на свое место.

Робину она не понравилась. Ее лекторский голос имел неловкий, неестественный ритм с неожиданными паузами, из-за которых трудно было следить за ходом ее аргументации, а два часа, которые они провели в ее аудитории, казались вечностью. Летти, однако, казалась восторженной. Она смотрела на профессора Крафт с сияющим восхищением. Когда в конце урока они вышли из класса, Робин остановился у двери, чтобы подождать, пока она соберет свои вещи, чтобы они могли все вместе пойти в «Баттери». Но вместо этого она подошла к столу профессора Крафт.

Профессор, я хотела спросить, могу ли я поговорить с вами...

Профессор Крафт встала. Урок окончен, мисс Прайс.

Я знаю, но я хотела попросить у вас минутку — если у вас есть свободное время — я имею в виду, как женщина в Оксфорде, ведь нас не так много, и я надеялась услышать ваш совет...

Робин почувствовал, что должен прекратить слушать, из какого-то смутного рыцарского чувства, но холодный голос профессора Крафт прорезал воздух прежде, чем он успел дойти до лестницы.

Бабель не дискриминирует женщин. Просто так мало представительниц нашего пола интересуются языками».

«Но вы единственная женщина-профессор в Бабеле, и мы все — то есть, все девушки здесь и я — считаем это достойным восхищения, поэтому я хотела...

«Чтобы знать, как это делается? Тяжелая работа и врожденная гениальность. Вы это уже знаете.

Но у женщин все по-другому, и вы, конечно, сталкивались...

«Когда у меня будут подходящие темы для обсуждения, я подниму их на уроке, мисс Прайс. Но урок окончен. И сейчас вы посягаете на мое время».

Робин поспешил за угол и спустился по извилистым ступенькам, пока Летти не увидела его. Когда она села со своей тарелкой в буфете, он увидел, что ее глаза слегка порозовели по краям. Но он сделал вид, что не заметил, а если Рами или Виктория и заметили, то ничего не сказали.

В среду днем у Робина было самостоятельное занятие по китайскому языку. Он наполовину ожидал увидеть в классе профессора Ловелла, но его преподавателем оказался профессор Ананд Чакраварти, добродушный и сдержанный человек, говоривший по-английски с таким идеальным лондонским акцентом, что он мог бы вырасти в Кенсингтоне.