Светлана Багдерина - И стали они жить-поживать

Какой кабатчик, достойный своего жестяного ящика, откажется сбыть товар, срок годности которого закончился едва ли не через неделю после основания Лукоморска, по цене коллекционного шантоньского вина такого же возраста?

– Двадцать литров кваса тебя устроят? – невинно полюбопытствовал он и замер в ожидании ответа.

– Кваса?.. – лицо Букахи вытянулось, потом скривилось, и, наконец, сложилось в обреченную гримасу покорности зловредной судьбе: – Ладно… Давай свой… квас.

– Сейчас вынесу, – деловито кивнул кабатчик и, едва сдерживаясь, чтобы не побежать в чулан вприпрыжку, степенно прошествовал за товаром.

Букаха взвесил в мгновенно оттянувшихся к полу руках увесистый бочонок и с сомнением перевел взгляд на Тороватого:

– Тут точно двадцать? Чего он такой тяжелый?

– Плотность большая, – пожал плечами с рассеянным видом Амос. – Значит, качество отменное. Ладно, давай, мужичок, ступай своей дорогой. Закрываюсь я. А ты иди, пей себе на здоровье.

– Ага… на здоровье… – угрюмо скосил на наго глаза посетитель, развернулся, не говоря больше ни слова, и пошел в дождь, бормоча на ходу загадочные слова: "…двадцать на сто… две тысячи… две тысячи на сто… двадцать… три на двадцать… три на двадцать… или двадцать на три?.. шестьдесят?..".

Плечом он отворил дверь; тугая пружина захлопнула ее за ним.

Тяжеленный бочонок в обращении с собой требовал обеих рук.

Амос блаженно улыбнулся.

При такой сумасшедшей сделке даже такой выжига и скряга, как Тороватый, просто обязан был оправдывать свою фамилию.

В конце концов, отливать или просто выливать из сорокапятилитрового бочонка десять литров давно скисшего народного напитка было бы себе сложнее.

Едва завернув за угол "Гнутой подковы", Букаха остановился, со вздохом облегчения опустил пузатый бочонок на завалинку, вытащил зубами пробку, и в нос ему ударило такой кислятиной, что будь рядом коровник, молоко свернулось бы прямо в вымени.

– П-роклятый смерд… – свирепо пнул завалинку и чуть не заплакал от бессильной злости Букаха. – Ну, вот к-какой идиот это п-пить станет, а?!.. Надо вернуться и набить ему его наглую косоглазую воровскую морду!..

Но, проговорив это, диссидент тут же представил наглую косоглазую воровскую морду семь на восемь, кулаки как две кувалды, палица… и отказался от своей разумной идеи.

Жалко ссутулившись, он вынул из-за пазухи полученный утром от Костея с мышью кожаный мешочек, распустил завязки и с отвращением вытряхнул его содержимое в квас.

Жидкость в бочонке неожиданно забурчала, забулькала, забурлила, вскипела, из отверстия ударил столб пара, и бывший воевода к своему изумлению вдохнул аппетитный хлебный запах.

Не веря своему обонянию, он подождал, пока катаклизмы в бочкотаре успокоятся и осторожно – как бы чего не вышло – наклонился понюхать.

Свежайшая хлебная закваска!..

Мед!..

Травы!..

Перед глазами так и встали луга заливные, росы медвяные, разнотравье бескрайнее, жара летняя, небо голубое бездонное и пчелки-бабочки так и гундят, так и шныряют – туда-сюда, туда-сюда…

Благодать!..

Если бы Букаха не знал, чтС подсыпал туда несколько минут назад, он бы не удержался и попробовал.

А еще лучше – угостил подлеца-кабатчика.

Но сейчас было не до лирики – надо было поспешать.

– Ну, слава Богу, – сдвинув шапку на затылок, утер он мокрый от дождя и холодного пота лоб и нервно потер руки. – Такое сам бы пил, как говорится, да деньги надо… ха-ха…

В десяти метрах от входа в башню его остановил часовой с алебардой наперевес.

– Стой, кто идет?

– Свои идут, свои… – подхалимски играя голосом, пропел бывший боярин, не сбавляя хода.

– Всё равно стой! – вырос перед ним шлагбаум еще из двух алебард. – Тут гражданским не место! Там более, ночью!

– Так, я ведь угостить вас пришел, солдатики, – расплылся в невидимой в темноте, но почти осязаемой приторной улыбочке Букаха. – Вот, кваску вам свежего принес – пейте на здоровье, и товарищам своим обязательно дайте. Тут двадцать литров – на всех хватит. А то ведь стоять-то холодно, да боязно, поди… А тут моего кваску выпьете – и всё веселее. Защитнички вы наши…За вами – как за каменой стеной мы, так должны быть благодарны, значит…

– А чего ж днем не пришел, мужичок? – алебарды опустились, и к предателю подошел коренастый ополченец с кудрявой бородкой.

– Так… Змей прилетал… Пожары тушили мы…

– А-а… – уважительно протянул другой голос. – Значит, тоже с костяным царем, как можешь, борешься?

– Наш человек, – одобрительно поддержал его третий.

– Только в такую холодрызь лучше бы чайку или еще чего покрепче… – мечтательно вздохнул четвертый, и все остальные его поддержали.

Сердце Букахи пропустило удар.

– Нет, нет, это самый лучший квас в городе! – испугано заговорил он, быстро поставил бочонок на землю и трясущимися руками вытащил пробку. – Вы только попробуйте, попробуйте, ребятушки!..

Аромат горячего хлеба, лугов, меда и лета поплыл, играя и переливаясь, над замерзающей грязью и холодным камнем.

– Ух, ты!.. – восхищенно выдохнули часовые в голос. – Дух-то какой!.. Так голову и кружит!.. Так и манит!..

– Я ведь что попало-то вам не принесу, – с облегчением оскалился в невидимой улыбке изменник. – Пейте-пейте на здоровье. И наверху солдатиков не обносите. Вот, я вам и кружку заодно укр… принес… А я домой пошел – выспаться надо еще успеть. Завтра трудный день будет.

– Спасибо, мужичок! И тебе такого же здоровьичка! – весело пожелали вслед ему ополченцы, и Букаха споткнулся, приземлился на четвереньки в жидкую, но уже покрывающуюся тонкой корочкой ночного льда грязь и шепотом выругался, грозя проклятым воякам всеми мыслимыми и немыслимыми карами.

Тем более что после того, как он отправит Костею мышь с донесением о выполненном задании, они не заставят себя ждать.

Дед Зимарь закончил наговаривать на заботливо остуженный до нужной температуры настой двенадцати трав для раненого в грудь молодого парнишки и ласково, почти нежно поднял его голову и зашептал на ухо, чтобы не потревожить затихший в тревожном сне лазарет:

– На вот, попей чуток – сполосни роток. Травки весну росли, лето цвели, здоровья тебе запасли. Ты настойчик сейчас выпьешь, сколько сможешь, а остальное мы тебе на повязку выльем. Она, родимая, пропитается – и краснота к утру убавится, жар спадет, лихорадка пройдет. И будет наш богатырь через две недели как новенький – хоть в пир, хоть в мир, хоть в добры люди… Ну, давай, витязь, пей, пей, не робей, поди, орел, не воробей…