Е. Кочешкова - Зумана

Вот так.

Оставалось лишь пожать плечами и передать мастерице сердечную благодарность за чудесную рубаху. К слову сказать, Шут не снимал ее ни днем, ни ночью и Ваэлья уже косилась неодобрительно на потемневшие манжеты. А он делал вид, что не замечает выразительных взглядов — так ему не хотелось снова одевать простую сорочку.

Впрочем, заботы о нарядах занимали Шута меньше всего. Сошьют — спасибо. Ну а не оказалось бы ничего — тоже не беда. Гораздо больше его волновало странное отчуждение королевы, которая была вежлива, но так холодна, будто решила оборвать все те ниточки, что связывали их… Необъяснимое чувство вины, горькое, как полынь, стало неизменной приправой Шутовой жизни. И хуже всего было то, что он не понимал, чем обидел Элею, а потому не знал, как вернуть прежнюю теплоту отношений. Шуту казалось, он просто надоел королеве, как сломанная игрушка…

Да тут еще Ваэлья со своими недвусмысленными намеками… Дескать, не пора ли тебе, дружок, появиться в Брингалине? Выразить королю свое почтение, обсудить с ним детали путешествия… Шут как мог отбрехивался, ссылаясь на ничтожность своей персоны, отнюдь не достойной времени Его Величества, а когда понял, что наставница всерьез намерена усадить его в экипаж и хоть силком, но отправить в замок, то попросту малодушно удрал. Покинул дом прежде, чем Мика начала готовить завтрак. Шут отчаянно стыдился своего нынешнего вида, а тут еще неизвестно, что пришлось бы выслушать от мудрого повелителя Островов. И что — рассказать…

Конечно ему было совестно… но до отплытия оставался один день… только один… Шут знал, что уже завтра после полудня он покинет Белый Архипелаг. А вместе с ним — и необходимость перед кем-либо объясняться, оправдываться, снова рискуя угодить в сети собственных тоскливых мыслей.

9

Утро выдалось хмурое, ни единого просвета в сером небе. По улице мело холодной крупой — начался ветер, тот самый, которого ждали, чтобы отправиться в путь. Ворожеи предсказали его еще несколько дней назад, когда Шут валялся в своей постели, нервно терзая обессилевшими пальцами края цветного одеяла.

Он плотней запахнул подбитый мехом плащ и с огорчением подумал, что в такую погоду много не нагуляешь. Сидеть бы сейчас у камина, пить горячее вино, рассказывать веселые байки, смотреть, как смеется милая королева…

Только вот… все равно не жалует она больше его шуток.

Шут вздохнул и зашагал совсем не в ту сторону, где бывал обычно. Ноги сами несли его куда-то вниз, где, как он знал, кипит жизнь рабочих кварталов. Постепенно высокие каменные фасады и безмолвные заснеженные сады сменились грязными канавами, серыми стенами мастерских и шумом торговых прилавков — ветер ли, снег, а рыбу продавать надо… Надо коптить ее, чинить сети, смолить лодки…

Улочка плавно изогнулась, ощерившись полусгнившими досками тротуара и грязными воротами, ведущими в проходные дворы. Шут оскользнулся на мутной буроватой наледи и, едва удержавшись на ногах, помянул крепким словом ту хозяйку, которой вздумалось выливать помои посредь дороги. Привычные запахи простой жизни, коими точно так же всегда полнились улицы Золотой Гавани, заставили его вспомнить веселые попойки в «Жаровне», где, впрочем, он больше болтал, чем пил. Шут невольно заоглядывался в поисках таверны поприличней. Ни гроша в кармане он не имел, но это еще ни разу не стало причиной, чтобы не побаловать себя вином и мясом — хвала богам, язык у господина Патрика оставался таким же неутомимым, как и раньше. Ему, в отличие от рук да ног, никакие хвори страшны не были. И, как ни крути, а способность таким образом заработать себе на обед Шут не утратил. Чем и занимался все эти дни, постепенно восстанавливая в себе уверенность, что с ним все еще не так уж и плохо. Поначалу, конечно, было трудно перешагнуть через тот невидимый барьер, который всегда отделяет погруженность в себя от свободы делать и говорить любые глупости. Но единожды преодолев его, было уже совсем нетрудно снова надеть маску беспечного балагура и выдумщика. Хотя бы на время.

Ежась от холода, Шут загодя предвкушал, как возьмет полную кружку яблочного эля, как подсядет к огоньку, где всегда греются самые озябшие гости, да разная малышня — дети кухарок и слуг.

Несмотря на ранний час, в таверне было людно — много нашлось гостей подобных Шуту — замерзших, жаждущих горячей еды и тепла, пусть чужого, мимолетного, но все-таки способного хоть ненадолго отогреть душу.

Звонкий медяк стукнул и покатился по деревянному прилавку — это седой матрос заказал вина с мясом. Пышная и румяная, как свежая булка, хозяйская дочь ухнула перед моряком увесистую глиняную кружку, вино плеснуло через край, оставив на прилавке темное пятно. Шут глядел на него пару мгновений, а потом подмигнул девице и, легко оперевшись на руки, подпрыгнул, чтобы усесться туда, где пару минут назад перекатывалась монета. Верней сказать, он сделал вид, что это было легко — на самом деле, будь прилавок чуть выше ослабевшие руки могли и подогнуться, не выдержав веса тела. Но Шут верно оценил свои силы, поэтому все обошлось. Только грудастая трактирщица покосилась на него недовольно и открыла рот, чтобы громко возмутиться. Однако ничего сказать она не успела — Шут приложил палец к губам и одарил пухлую деву таким лучезарным взглядом, что та лишь губами хлопнула и смущенно зардевшись, ухмыльнулась в ответ. А Шут поболтал немного ногами и, к радостному удивлению жующего люда, громко запел одну из тех веселых песен, которые всегда хороши в портовой таверне. Куплетам этим он научился еще от Виртуоза, за что был тому премного благодарен — смешная история про рыбака, который возомнил себя рыцарем, неизменно пользовалась успехом в подобных местах. Вот и на сей раз, не успел он как следует распеться, а из разных углов таверны уже послышались сначала сдержанные смешки, а вскоре и громкий хохот.

Едва лишь песня закончилась, гости, шумно стуча кружками, потребовали продолжения. Шут пожал плечами и сказал, что он не прочь, только вот беда — в горле совсем пересохло. Намек был понят — ему быстро налили горячего эля, кто-то догадался и куриную ножку сунуть. Шут сделал порядочный глоток и без лишних отступлений завел другую песню, малость неприличную, ну да не в монастыре все-таки… А что дети тоже слушают — так это нестрашно, все равно не поймут о чем речь.

К тому часу, когда полдень уже миновал, у Шута в кармане звякала целая горсть медяков, и он, вполне довольный собой, перебрался за стол, чтобы спокойно пообедать. Через мутные толстые куски стекла в окнах таверны было не разобрать, какова погода на улице, но когда дверь открывалась, он видел, что снежная круговерть поутихла. Даже солнце время от времени пыталось проглянуть сквозь завесу туч.