Инесса Ципоркина - Власть над водами пресными и солеными. Книга 2

Неудивительно. Двум крепким теткам "возле сорока" и одному крепкому пацану слегка за двадцать не понять: семидесятилетний организм не может не выхаркнуть тот или иной орган из списка "Больше я это не юзаю". Как же им, таким здоровеньким, не придти в ужас от кошмарного "Ррраккк!!!", произнесенного Белохалатным Властелином Смертных Потрохов?

Вот она, попытка заклясть словом реальность. Заклясть и обратить вспять, к истоку, где мамочка была всесильна, а рекомендация ее — всевластна. Достаточно заболеть чем-нибудь эдаким — и все вернется! И станет по слову твоему!

Нет. Не станет. Именно потому, что я, строптивая дщерь, разочарованная в силе лжи и наговора, стану стеной между тобой, мамуля, и тем, кто мне дорог. Я их не отдам, повтори ты свой диагноз хоть семижды семьдесят раз — при полной луне или при ущербной. Это не даст тебе права распоряжаться их жизнями.

— Ну, матка мамуле по-любому больше не понадобится, — отсмеявшись, заявляю я. Гера осторожно косится на меня: не спятила ли, часом? То есть не спятила ли больше обычного… — Герочка, поверь, мы все для бабули просто лохи. Она нас берет голыми руками на волшебные слова типа «рак» и «умираю». Ни хрена она не умирает, а уж с ее-то волей к победе… Удалят ей ни для чего больше не нужную матку, и заживет мамуля лучше прежнего. Пользуясь тем, что мы слова ей поперек не скажем — вдруг у старушки это… рецидив случится? Захочет — и запретит тебе жениться. Да не на Хелене, а вообще на ком бы то ни было. И станешь ты отъявленным холостяком. Или запретит Соньке с Майкой общаться с непочтительным обсевком по имени Ася. И стану я позором семьи. Опосля чего уже никто не вспомнит, по своей воле ты такой холостяк и по какой причине я такой позор…

— Думаешь, мы так легко сдадимся? — хмурится Герка.

— Не «сдадимся», а "поддадимся", — мягко поправляю я. — С нами никто не будет воевать. Нас пригласят на спектакль. Старушка будет чахоточно кашлять, хотя матка от гортани, мягко говоря, на другом конце организма. Ввиду отсутствия макияжа и куафюры выглядеть она будет слабой и потерянной, — я не то хмыкнула, не то поморщилась, — "наканунной смерти", как сказал… не помню кто. В общем, нас ждет душераздирающее зрелище. Картина безвременного увяданья пожилой девушки. Майка с Сонькой — публика что надо! Как раз для этого погорелого театра.

— Ну, маму так просто не обманешь! — Гера встряхивает головой. — Мама у меня…

— Такая же послушная девочка, как и Соня. В свое время аналогичным приемом твоя бабка заставила Соньку отказаться от любимого человека. Любовь твою старшую тетушку так повторно и не посетила, но она, слава богу, не страдает, кружась в вихре кратковременных удовольствий. А может, и страдает, но знает об этом только… Мореход. Ну, и ее психоаналитик, если таковой имеется. Но дело не в этом…

На Герино лицо больно смотреть. Видно, представил себя, кружащимся в вихре после утраты Хелене. Все как есть представил: тягомотные беседы с личным Мореходом, незарастающую рану в душе, пустопорожние попытки забыться в случайных связях… Да, малыш, это он. Побочный эффект чрезмерного послушания.

— И ни я, ни твоя боевитая мамуля не сделали того, что должны. Не вступились за сестру, не заткнули родительнице рот, не защитили свое право выбора. Мы ведь очень ничего себе тетки — а все трое одиночки, — я грустно посмотрела на Геру. — Это уже не случайность. Это закономерность. И я собираюсь ее разрушить. Для тебя. Для себя. Для того, чтобы жить настоящим, а не сидеть у монитора и надеяться на будущее. Я слишком долго надеялась на будущее. Хорошо хоть под старость поняла: его нет. Есть настоящее. Оно и есть то, на что мы в прошлом надеялись и называли "будущим".

Гера меня не слушает. Он сидит злой, сосредоточенный — не иначе, варианты просчитывает. Тактику грядущей битвы за любовь продумывает.

Будем бороться до конца! За возлюбленную Хелену, за дружественную Асю, за свободу от бабкиного деспотизма! Не беспокойся, мальчик мой. Я тебя не предам. Я выиграю эту битву. Одна.

— Я думала, мы в кабак пойдем… — удивилась я, когда Дубина, расталкивая встречных и поперечных, буквально волоком потащил меня в замок.

— У меня напьешься, — отрывисто бросил он, не снижая скорости. — В кабаке говорить нельзя.

Это был какой-то новый, неожиданный вариант Дубины. Обычно я, словно буксир, перла вперед, а Геркулес шел в кильватере и прикрывал наши, гм, тылы. Здесь все было иначе. И я не могла понять, хорошо это или плохо — быть в кильватере…

Комната, в которую мы наконец пришли, без сомнения, принадлежала Дубине. Такого количества металла в жилом помещении я отродясь не видала. Просто оружейная, переделанная под спальню. Ну нафига держать в комнате веерный стояк с мечами всех родов и происхождений — от раздвоенного зульфикара* (Мусульманская сабля с двумя лезвиями, названная в честь любимой сабли пророка Мухаммеда и его зятя Али — прим. авт.) до солдатской ландскнетты* (Короткий меч с широким лезвием, принятый у немецкой пехоты — прим. авт.)? Чтобы подосланный к тебе убийца сделал оптимальный выбор?

— А многозарядной мортиры* (Артиллерийское орудие с коротким стволом. Ранние мортиры предназначались для обстрела противника в траншеях или за стенами крепостей, для разрушения зданий и укреплений во время осады — прим. авт.) у тебя нет? — невинным голосом интересуюсь я. — Можно одновременно фехтовать и отстреливаться из окна.

— Моим гостям достаточно знать, что я сплю в окружении всех этих железяк! — отрывисто бросает Геркулес и со всего размаху дает кулаком по стене. Стена содрогается так, что балки трещат. — Пшел вон, мразь!!!

За стеной слышится звук падения чего-то тяжелого. Потом короткая возня и топот. Средневековая прослушка — доверенное лицо в потайной комнате.

— Он вернется, — предупреждаю я. — И скоро!

— Я услышу! — рубит Геркулес. Этот новый Геркулес вообще не столько говорит, сколько приказывает, рубит, рявкает. Образцово-породистый жлоб. — Садись. Пей. — Он наливает мне из кувшина в кубок неопознанную жидкость.

Я демонстративно скрещиваю руки на груди. Пить ЭТО? Не узнав, что в кувшине? Спасибо, что-то не хочется… — говорит весь мой вид.

— А, да, — хмурится Дубина. — Эй, сюда!

В комнату вбегает какое-то неприметное существо. Геркулес сует ему мой кубок. Существо отпивает глоток. Без всяких колебаний, без промедления. Выучка та же, что и у прислуги принцессы-жабы. Если колеблешься — значит, ты и есть отравитель. Уж лучше умереть от яда, чем от руки допросчика.

— Вон, — произносит Дубина таким голосом, каким произносят «дождь» или «стул» — без напора, без тени сомнения, что послушаются. Ну и напарничек у меня будет, однако…