Алиса Дорн - Рози и тамариск

Я обратил внимание на кофейный столик, стоявший чуть поодаль. Похоже, чаепитие закончилось совсем недавно, слуги даже не успели убрать посуду: тарелку с морковно-яблочным кексом, две чашки, одну из которых украшал отпечаток бледно-розовой губной помады… Повинуясь инстинкту, я схватил вторую, к счастью, в ней еще оставался чай.

— Что там? — напряженно спросил Эйзенхарт, наблюдавший, как я допиваю отраву.

— Цикута.

Причем концентрации неизвестная мне дама не пожалела.

Эйзенхарт побледнел:

— "В моей смерти будешь виноват ты", — пробормотал он.

— Понадобится промывание желудка, — я обратился к дворецкому, — Велите подогреть воду. Много воды. Принесите порошок активированного угля или хотя бы угольные бисквиты. Заварите крепкий кофе. Если в доме есть барбитуратовое успокоительное, принесите и его на всякий случай.

Мои указания не нашли отклика, пока леди Эвелин не подозвала девушку к себе:

— Дора… — никто из нас не слышал, что она прошептала, но блондинка кивнула и бросилась прочь из комнаты, выталкивая вслед за собой и дворецкого.

Через минуту она вернулась и протянула мне шкатулку с лекарствами. На пожелтевших от времени картонных упаковках стояла храмовая печать — первое время после воскрешения людей, как правило, мучали ужасные кошмары, и потому Дрозды не скупились на рецепты на снотворное. Похоже, кому-то из родственников леди Эвелин не повезло умереть не своей смертью и быть возвращенным в наш мир, но сейчас было не время об этом думать.

— Врач уже в пути. Все, что вы просили, сейчас принесут. Я могу помочь как-то еще?

— Можете сказать, кто был здесь до нашего прихода, — попросил Эйзенхарт.

— Милфорд, — ответила вместо нее леди Эвелин. Ее состояние ухудшалось, посиневшие губы едва справлялись со словами. — Милфорд Хоторн. Она видела нас… в саду.

Мне это ни о чем не говорило, но вот Эйзенхарту… Детектив изумленно замер:

— Но это невозможно.

Потоптавшись немного вокруг дивана, он виновато пробормотал:

— Я должен идти.

— В таком случае иди, — разрешил я. Леди Эвелин на его слова не отреагировала, вновь впадая в забытье.

В дверном проеме вновь появился дворецкий, командовавший целой процессией из слуг.

— От тебя здесь все равно никакого толка… — тихо добавил я, надеясь, что Эйзенхарт не услышит моего ворчания.

Леди Хоторн он нашел на кладбище. Черная карета с фамильным гербом стояла у ограды городского некрополиса. Темноволосый возничий, которого Эйзенхарт вспомнил по своему визиту к леди Милфорд, кивнул ему, когда полицейский проходил мимо:

— Она там.

Леди Милфорд сидела на скамье возле относительно свежей для этой части кладбища могильной плиты. Она должна была слышать, как он подошел, но не повернула головы, продолжая неотрывно смотреть на высеченную в мраморе надпись.

"Любимой сестре".

Встав за ее спиной, Эйзенхарт с отвращением произнес официальную формулировку:

— Леди Милфорд Хоторн, вы обвиняетесь в доведении до самоубийства, убийствах первой степени и покушении на убийство. Попрошу проследовать за мной в полицейское управление. Там вы сможете вызвать адвоката, до тех пор вы имеете право хранить молчание.

Сначала ему показалось, что она не услышала его слов. Он уже думал повторить, когда она произнесла:

— Я не поеду с вами в Управление.

— Еще как поедете!

— Нет, — спокойно возразила она. — Я просто не смогу.

На могильной плите лежал букет нежно-сиреневых астр. "Прощай", — автоматически перевел их для себя Эйзенхарт и в ужасе повернулся к леди Хоторн.

— Что вы наделали?

— У меня осталось меньше получаса, детектив, — то, что Эйзенхарт принял за спокойствие, оказалось слабостью. Прислушавшись, он понял, что слова даются ей с трудом. — А потом все будет так, как и должно было давно случиться. Вы можете остаться здесь. Или вы можете затолкать меня в машину, но до участка я не доеду. Не трудитесь бежать за врачом, — предупредила она, — он ничем не поможет.

Потрясенный, Эйзенхарт опустился рядом с ней на скамейку.

— Вы сказали, покушение на убийство. Значит, вы нашли Эвелин раньше, чем я ожидала. Она еще жива?

— Пока да, — Виктор не стал говорить, что это обстоятельство могло уже измениться с тех пор, как он уехал из дома Гринбергов. Из растительных ядов цикута была самой опасной, и его собеседница об этом знала.

— Жаль, — равнодушно бросила леди Хоторн.

На этот раз Эйзенхарт не сдержался:

— Она была вашей подругой!

— Она предала меня. Предала Роуз, ее память! Она и этот сукин сын…

Глаза — зеркало души. Это не красивые слова, это правда. Посмотрите в глаза Воронов, и увидите в серых глазах старого Духа, уже много веков наблюдающего за миром через тела своих детей. Посмотрите в глаза сумасшедшего, и увидите… бездну.

Эйзенхарт спросил себя, как не понял этого раньше. Да, внешне леди Милфорд казалась нормальным человеком, но глаза… Они ее выдавали. Та страсть, которой обернулась ненависть к Грею, сожгла ее душу. Все, что осталось — это пустая оболочка, движимая одной только мыслью.

И при этом для взгляда постороннего поведение леди Милфорд выглядело адекватным. Ее речь была разумна, пусть и несколько зациклена на Грее, но это Эйзенхарт мог понять после произошедшего. Чего он не смог вовремя понять, так это того, что иногда безумие — это просто смещение приоритетов.

Но от этого оно не становится менее страшным.

— Если все это было ради нее, почему вы пошли таким путем? Почему вы не убили самого Грея, раз он был виновен?

— Я хотела, чтобы он страдал. Так, как я, когда потеряла Роуз. И еще больше, когда его приговорят к смерти, — она перевела взгляд на Эйзенхарта. — Почему? Почему вы его не арестовали?

Эйзенхарт сильно сомневался, что смерти любовниц причинили Грею такие уж страдания. Некоторое неудобство — да, но не более.

— Потому что он невиновен. Ваш план был хорош: вы заранее проследили за мистером Греем и выбрали время, когда у него не будет алиби, но при этом перехитрили сами себя с этими цветами. Зачем вы их присылали?

Почему выбор пал именно на цветы, Эйзенхарт не стал спрашивать. Имена сестер подсказали ему это [10].

— Вы должны были обратить внимание.

— Это вам удалось. Только вы не учли, что имеете дело с мужчинами. Грей не мог отправить цветы точно так же, как я не мог их понять.

Леди Милфорд лишь пожала плечами.

— Теперь уже все равно. Вот, — достала она из сумочки исписанные летящим почерком листы. — Мое признание.