Святослав Аладырев - Извек

К разочарованиям в юношеских чаяниях вроде привык. Давно уже заморозил и запер на замок часть души, где раньше обретались открытость, чувство силы, удаль и гордость за своё ремесло. Глядя на распри детей погибшего Святослава, замуровал и былые понятия о справедливости, величии и безупречности светлых князей.

Вскоре после этого, как прошлогодний снег растаяло и уважение к Владимиру. Всё чаще видел в Красном Солнышке не только жалкого носителя обычных пороков, но и источник мелочного злопамятства и низости, способного в угоду убогим желаниям, пожертвовать всем, ради чего любой готов отдать жизнь. Удивляла способность князя заворачивать каждую новую гадость в праздничный рушник и называть благородными словами то, что на Руси давно именовали мерзостью. Извек не понимал, как можно рушить своих богов, рубить свой народ, сажать на шею иноземцев и тут же называть это единением Руси. Так же можно единить лес, сваливая спиленные деревья в одну кучу и, забравшись на самую вершину мёртвой древесины, оказаться выше всех.

Теперь Извек в полной мере ощутил, каково жить без надежды и веры князю. Сбылись самые худшие пророчества: тот, кому дано радеть за свою землю, делает всё, чтобы её покрыла гниль и тлен.

Из груди Сотника вырвался стон. Изнутри поднялся совершенно явственный запах гари, будто зашёл на лесное пожарище, где каждая частичка пепла несёт в себе смрад заживо сгоревшего леса. Чувствуя, что дикая, безысходная тоска готова затопить разум, Извек вновь утоптал чувства в дальний закоулок сердца и завалил их глыбами льда…

Утреннее солнце ударило по глазам. Копыта Ворона ступили на прямохоженную дорожку. Вот-вот из-за перелеска должны были показаться холмы, за которыми ждал Киев. Извек в который раз щупал спрятанный на груди свиток. Хотелось сжечь или зашвырнуть его в реку, или вбить в глотку Сарветовым чернецам. Однако, понимал, что всё без толку: прибудет другая грамота, случится иной посыльный, чуть позже — чуть раньше…

Из-за поворота донёсся перестук тяжёлых копыт. Сотник придержал Ворона, но, разглядев за деревьями знакомый плащ, облегчённо вздохнул. Навстречу, на взмыленном коне, выметнулся распаренный Мокша. Увидав на дороге Сотника, дернул поводья так, что конь взвился на дыбы.

— Слава богам, первый тебя встретил, живого и здорового! А то Сарвет места не находит, сетует, что не того послали. Грамоту везёшь?

— Везу, — оторопел Извек.

— Давай сюда, сам князю передам. Скажу, тебя по дороге ранили, отлёживаешься у знахарки. Обычное дело. Искать не будет.

— Да что случилось — то! — озлился Сотник. — Мухоморов что ли переел?

— Лучше б переел, — буркнул Мокша, слезая с коня. — Нельзя тебе возвращаться, слезай, поговорим.

Извек нехотя спешился. На друга смотрел, как волхв на распятье. Тот отпустил повод, утер распаренное лицо.

— Помнишь Млаву? Ту, которая всё время над твоим конём подтрунивает, мол у Ворона ослиные уши, чтобы хозяину держаться легче было.

— Ну, помню. Дура баба, хотя и красивая. Только я-то тут причём? Её пускай Лешак помнит. Ему она всё сердце разбередила. А мне до неё дела нету.

Мокша перевёл дух, кивнул.

— Не было бы, не молоти она своим глупым языком.

— И что ж намолотила?

— Брякнула Поповичу, дескать, смотреть на него не хочет, потому как ты вознамерился на ней жениться. Будто уже сватов засылал и подарки дорогие дарил, а она—де согласится за тебя пойти, только из гордости маленько подумает.

— Да ей же, окромя круглого заду, думать нечем, — усмехнулся Извек. — И что? Лёшка поверил?

— В том-то и хвост, что поверил. Сам знаешь, он порой дурной бывает, а тут дела сердечные, разум спит, когда душа пылает.

Мокша сплюнул набившуюся в рот пыль, с сочувствием поглядел на Сотника. Тот озадаченно почесал русую бороду.

— Ну, дела. И что Попович?

— Попович во гневу страшон — рвёт и мечет, бьёт и топчет, благо ещё какашками не плюётся. Пробовал с ним поговорить, да куда там. Злость глаза застила, сразу в драку полез, друзья едва удержали. Так что теперь Лешак со товарищи тебя по всей округе рыщут.

— Лешак понятно, а сотоварищи с какого перепугу?

— А с такого, что, тебя знают и за Лешака опасаются. А может боятся, что и у них невест отобьёшь. Им—то не вталдычишь, что это Млава на тебя глаз положила, думают ты всему причина.

— И что прикажешь делать? Из-за одной дуры рога друг другу сшибать?

— Ну это совсем уж не гоже! Ты лучше вот что. Не дури и под горячую руку не лезь. Уезжай, схоронись до времени, пожди пока остынут. Рано или поздно охолонятся, тогда и растолкуем как-нибудь.

Извек шагнул к Ворону, положил руки на седло, задумался. Конь, чуя настроение хозяина не шевелился. Видя смятение Сотника, Мокша топтался рядом, шумно вздыхал, тёр ладонями круглое лицо. Наконец, не выдержал, обернулся к раздосадованному другу.

— Ежели чё, где искать? Куда думаешь податься?

— А куда глаза глядят.

— А куда глядят? — не унимался Мокша.

— А туда глядят, где за так не съедят.

Извек помолчал, достал грамоту, протянул другу.

— Давно вольным не был, — вздохнул он. — Всё по поручениям, да по приказам. Может теперь спокойно мир посмотрю, да себя покажу.

— Себя—то не больно показывай! — проворчал Мокша. — На—ко! Пригодится!

Он подбросил на ладони раздутый кошель, перекинул Извеку. Тот поймал мешочек, кивнул невесело.

— Бывай, друже! Дадут боги, скоро свидимся.

— Обязательно свидимся!

Мокша вознёс себя в седло. Развернув коня, блеснул грустными глазами и заторопился назад. Сотник посмотрел вслед удаляющемуся другу и тяжело, словно столетний старик, взобрался на Ворона.

До чего же всё не так, не там и не вовремя, думал он убито. Правильно рекли старики: несреча[35] в одиночку не ходит. И хрен бы с этой Несречей, хуже то, что она сама при этом на глаза не попадается, а то бы приплющил её, чтобы она вообще больше ходить не смогла…

Глава 9

Целый день Извек не трогал повода. Согласный с такой расстановкой, Ворон топал по какой-то, одному ему известной, дороге. Брёл допоздна, пока хозяин не очнулся от дум и не остановился на ночь. Стащив с жеребца упряжь, тяжело улёгся и уставился на холодные равнодушные звёзды. Проснулся перед рассветом, хлебнул воды и двинулся в путь, не дожидаясь появления солнца.

Всё утро плелись волглой лощиной. Так себе лощина: не разбери поймёшь. Пахло болотом, под ногами Ворона иногда почавкивало, но через десяток—другой шагов копыта снова стукали по сухой земле. К полудню выехали на ровное, остановились возле исковерканной сосны. Казалось, будто дерево вдруг решило завязаться в узел, но не успело и замерло, при появлении путника.