Лайон, Лин Картер Де Камп - Под знаменем Льва (=Конан-Освободитель)

Старый лис вроде Громеля не колеблясь сдал бы меч и войско, чтобы спасти шкуру. Аскаланте не смел позволить себе подобное — на то была дворянская честь. К тому же не меньше, чем Конана, он боялся страшного колдуна. Тот ведь ждал от него победы — впрочем, задача была бы не слишком сложная, не восстань Пуантен. Отчего-то колдун прозевал мятеж. А ведь такой оборот запросто сокрушил бы не только несчастного графа. Так или иначе, а теперь легионеры сражались, обливаясь кровью, и поражение было неизбежно. Аскаланте почел для себя за благо сбежать сразу от всех, вместе взятых. Нахлестывая коня, он мчал по лесной дороге и к рассвету был уже лигах в девяти от Ногары. Он несся к себе, на восток, где в пустыне он знал такие местечки, куда не доберутся ни киммериец, ни всемогущий Зуландра Тху.

Но чем больше чувствовал он себя в безопасности, тем сильней проникался ненавистью к варвару-северянину, обрекшему его на разгром и бегство и, стало быть, лишившему его всех обещанных почестей. Наконец, Аскаланте дал себе клятву когда-нибудь той же монетой отплатить проклятому «освободителю».

На рассвете Конан лично объехал луг, еще вчера бывший лагерем Пограничного легиона, и выслушал отчет каждого из капитанов. На земле остались лежать сотни и сотни убитых легионеров. Однако много аквилонцев отступило в лес, где сейчас за ними охотились люди Троцеро. А целый полк числом около семи сотен перешел под давлением обстоятельств, а также капитана Громеля на сторону повстанцев. И сдача их — в основном пуантенцев и боссонитов — несказанно обрадовала киммерийца: кто-кто, а он хорошо знал цену этим прекрасно обученным, бывалым солдатам. Громеля он помнил еще по прошлой войне, приветствовал от души и назначил капитаном Освободительной армии.

Усталые бойцы снимали тем временем с убитых неповрежденные доспехи и складывали тела для погребального костра.

Вдруг появился Просперо. Забрызганные потемневшей кровью латы его казались красными в лучах занимавшейся зари. Просперо был весел.

— Что скажешь? — спросил его киммериец.

— Хорошие новости! — весело отозвался Просперо. — Нам удалось целиком захватить обоз — там оружия и провизии на два таких войска, как наше.

— Здорово! — ухмыльнулся Конан. — А как насчет лошадей?

— Возвращаются уже. Так что добрые скакуны у нас теперь тоже есть. А Паллантид взял в плен несколько тысяч солдат — когда они поняли, что дело безнадежно, просто побросали оружие. Паллантид просил узнать, что с ними делать.

— Пусть предложит вступить в нашу армию, а тех, кто не согласится, отправит на все четыре стороны. Безоружные, они нам не страшны, — сказал киммериец. — Если мы все же выиграем эту войну, лишние сторонники не помешают. Так что скажи ему, пусть люди сами выберут, что им делать.

— Отлично, командир! Какие еще будут указания?

— Ближе к полудню выходим на Каларию. Троцеро говорит, что королевских войск там уже нет и город ждет нас не дождется.

— Так мы прямиком доберемся до Тарантии, — хмыкнул Просперо.

— Поживем — увидим. — Конан сощурился. — В Боссонии и Гандерланде узнают о разгроме легионеров не раньше, чем через несколько дней. Но и тогда времени у них будет достаточно.

— Это точно. А поведет наверняка граф Ульрик Раманский, — отозвался в тон Просперо и повернулся к подходившему Троцеро: — А ты что скажешь, любезный мой господин?

— Конечно же Ульрик, кто же еще? — подтвердил граф. — Жаль, не успели мы связаться с баронами — они бы его чуть попридержали.

Конан пожал могучими плечами:

— Передай, что выходим в полдень. Поеду-ка я сам взгляну на пленных.

Через некоторое время Конан объезжал строй бывших легионеров, то и дело повторяя один и тот же вопрос:

— Ты тоже решил вступить в Освободительную армию? Почему?

Вдруг он заметил, что луч поднявшегося уже высоко солнца что-то высветил на волосатой груди оборванного пехотинца. Присмотревшись, киммериец увидел маленький обсидиановый полумесяц. Мгновение он соображал, силясь вспомнить, где он мог его видеть. И, ухватив талисман двумя пальцами, спросил, скрывая волнение:

— Откуда у тебя эта побрякушка?

— Я подобрал ее в шатре нашего прежнего командующего, господина Прокаса, в то самое утро, когда его… когда он умер. Я думал, эта штуковина принесет мне удачу.

— Амалиусу Прокасу удачи она не принесла, — сощурился Конан. — Отдай ее лучше мне.

Солдат торопливо снял цепочку и протянул Конану. В этот момент к ним подъехал Троцеро. Конан показал ему талисман и шепнул:

— Я вспомнил, где это видел. Его носила на шее танцовщица Альцина.

Брови Троцеро поползли вверх:

— Понятно тогда…

— Позже поговорим, — перебил его Конан и, кивнув солдату, продолжил смотр.

Солнце поднялось уже высоко, когда обоз Освободительной армии последним переправился через реку, и к полудню войско снялось с места, начиная шествие по Пуантену, держа курс сначала на Каларию, а после на Тарантию. После стольких месяцев на чужбине солдаты рады были вновь оказаться на своей земле. Еще не отдохнув после тяжкой ночи, они весело двинулись на север по дороге в дубовых лесах Пуантена, громко распевая походные песни.

Впереди них быстрее ветра летела весть: идет Освободитель! Она летела, словно на крыльях, от деревушки к деревушке, от городка к городку, сначала шепотом, потом громче и громче, нарастая подобно грому, от которого рушатся троны.

Конан с друзьями, отобедав прекрасной свежей кониной, ехали в превосходном настроении. Судя по всему, некому было помешать победному продвижению войск через Пуантен. Ближайшие королевские части были в нескольких сотнях лиг. Амалиус Прокас лежал в могиле, и до самых стен Тарантии путь мятежникам был открыт. Там их, конечно, уже встретят запертые ворота и Черные Драконы — конная гвардия короля, которая будет защищать монарха до последнего. Но Львы чувствовали теперь поддержку всего народа и потому считали, что им никакой враг не страшен.

Тут как раз они ошибались. Они еще не ведали, кто их главный враг в Аквилонии. Они еще ничего не знали о волшебнике Зуландре Тху.

При свете свечей, сделанных из плоти несчастных жертв, Зуландра восседал в своем пурпуровом одеянии на черном железном троне. Не сводя глаз с магического зеркала, он пытался вызвать силой мысли на матовой поверхности камня ясное изображение Альцины. Наконец со вздохом откинулся на спинку и прикрыл глаза. Потом подвинул к себе пергамент, куда паучьей своей лапой вписывал астрологические знаки. Колдун бросил быстрый взгляд на хрустальные часы, но ошибки не было — и день, и час он выбрал верно. Значит, причина в Альцине, красотка в которой уже раз не смогла связаться с хозяином.