Татьяна Любушкина - Абуджайская шаль

После рождения очередного ребёнка-морока, морок состарившись, может иметь ещё одно последнее воплощение посредством Смертельного поцелуя.

В этом случае морок, как правило, для своих целей выбирает молодую человеческую взрослую особь, зачастую женщин. После этого позаимствованное тело утрачивает способность к развитию и существует не более двадцати лет, после чего морок окончательно погибает.

Таким образом, после рождения и до смерти морок для поддержания своего существования способен уничтожить от трёх до восьми человек.

Вот что так необыкновенно поразило воображение Николеньки! Так что же это — правда?! — недоумевал молодой человек, привыкший верить печатному слову, и тут же сам одёрнул себя, — да нет, право же чушь!

Одержимый сомнениями Николенька перелистал книгу, надеясь сыскать имя автора. И каково же было его удивление, когда на первой же странице он увидел собственную фамилию — Перегудов! Не веря глазам своим, он прочёл ещё раз, сомнений не оставалось — проф. М.Д. Перегудов значилось на титульном листе необычной книги.

Немедленно желая выяснить, не является ли этот самый Перегудов, каким либо дальним родственником, Николай вихрем ворвался в кабинет отца, и таково было его нетерпение, что, позабыв правила приличия, а вместе с тем необходимость постучать и испросить позволения войти он выпалил прямо с порога:

— Батюшка, не знаете ли вы некоего профессора М.Д. Перегудова?! — потряс Николенька рукою с зажатым в ней томом, — он написал эту книгу и возможно он наш родственник!

Отец недоумённо пожал плечами и ничего не сказал.

За него ответил находившийся там же господин Мюллер.

— Михаил Данилович Перегудов был некогда владельцем этого имения. Что касается родства, то если мне не изменяет память, то он является вашим двоюродным дедушкой э-э-э… в пятом колене! — торжествующе закончил Генрих Карлович.

— Не помню такого, — недовольно пробурчал Дмитрий Степанович, беспокойно ёрзая в кресле.

(Тут надобно заметить, что Николенька, сам того не ведая, своим внезапным вторжением оказал невольную услугу своему отцу и господину Мюллеру. Дело в том, что Дмитрий Степанович вызвал своего управляющего, для того, чтобы самым решительным образом выяснить, что за странные дела творятся в его владениях. Больше всего Дмитрия Степановича волновало, что же замыслили полуночные заговорщики, предводителем коих Перегудов почитал господина Мюллера, и отчего его семья вдруг стала помехою в их без сомнения чёрных делах?

Но начало столь важного разговора Дмитрий Степанович поминутно откладывал, задавая большею частью ненужные вопросы о счетах, затратах и прочих хозяйственных делах.

А всё от невозможности объявить, что зловещий заговор стал известен ему статскому советнику Дмитрию Степановичу Перегудову посредством постыдного подслушивания, сидя ночью под окном своего управляющего!

И никак не желая в том признаться, Дмитрий Степанович кружил вокруг да около волнующей его темы, всё более сердясь на собственную не решимость.

В свою очередь Генрих Карлович, справедливо опасаясь расспросов об отсутствующем приставе и пропавшем Даниле, мучился необходимостью изыскивать различные оправдания столь долговременной задержки, не ведая, что Дмитрию Степановичу отчасти известны его коварные замыслы.

Потому-то неожиданный приход Николеньки дал возможность обоим сторонам отсрочить неприятные переговоры и собраться с мыслями).

— Не мудрено! — вновь проявил не дюжие познания о родословной Перегудовых Генрих Карлович, — он был младшим сыном Данилы Евграфовича Перегудова, произведённого в дворянство за особые заслуги и которого принято считать родоначальником вашей семьи. Михаил Данилович унаследовал имение и прожил здесь до глубокой старости. Старший же сын Данилы Евграфовича — Александр, ваш прямой предок, поссорился в своё время с Михаилом Даниловичем при неизвестных обстоятельствах и, покидая эти места, поклялся никогда более даже не упоминать имени своего родного брата.

— Чушь, — раздражённо пробурчал Дмитрий Степанович, — вам-то, откуда всё это может быть известно?

— Михаил Данилович был довольно известным учёным, историком и биологом. В конце жизни он написал свои мемуары, в которых имеется подробное описание вашей семьи. Я, прошу прощения, интересовался, знаете ли… читал-с.

— Так, где же они это книги? — заинтересовался Николай.

— А в библиотеке, — охотно откликнулся управляющий. Барыня наша Софья Михайловна последние годы мнительная очень была, всё воров боялась, так папенькины книги велела во флигеле держать, под особой охраною. Впрочем, благодаря такой предусмотрительности книги уцелели от пожара. Когда вы, Дмитрий Степанович, изволили дом здесь поставить, я их в вашу библиотеку снёс, полагая, что они будут вам небезынтересны. Что касаемо сохранности, так Софья Михайловна каталог изволили составить. Так я их прямо по списку вам и снёс. Всё в точности.

— Постой-ка, милейший! — рыкнул гневно Перегудов — старший, — уж не хочешь ли ты сказать, что Софья Михайловна дочь того самого пресловутого Михаила Даниловича?! Так сколько ж ей было лет?!

— В точности так, Ваше превосходительство, — с глубоким вздохом подтвердил управляющий, — годков-то много было ей — это верно, так ведь и папенька её отличался крепким здоровьем и также дожил до глубокой старости, верно уж наследие такое…

— Уж так будто и наследие? — иронично вздёрнул бровь Дмитрий Степанович, — а сходи-ка, Николаша, сыщи нам книжонку эту, — велел он сыну, — любопытно будет взглянуть…

Как только Николенька вышел, Перегудов живо вскочил с кресла и затряс перед лицом перепуганного управляющего крепким, поросшим густым седым волосом кулаком.

— Вот что, душепродавец лукавый! В моём имении произошло убийство, моего кучера ударили чуть не до смерти, а вы со сворой таких же бродяг козни строить за моей спиной вздумали! Да я вас в порошок сотру! Вы что же это голову мне решили заморочить?! Мне — Перегудову, хозяину вашему врать бесстыдно в глаза решились?! Да я вас вот этими руками жизни порешу!

— Прошу вас, Дмитрий Степанович, — умоляюще сложил на груди руки Генрих Карлович, — выслушайте меня! Я прошу только об одном — выслушайте! А уж потом судите, так ли уж я виноват!

В этот самый момент в дверь заглянула донельзя рассерженная Дарья Платоновна.

— Да сколько же можно, господа! Обед уж давно стынет, или уж ужин — не знаю, как и назвать! Генрих Карлович, прошу вас, отобедайте с нами. Вы чай, тоже весь день на ногах. На вас, право же лица нет!