Алексей Пехов - Новые боги

Девушка излучала искреннее желание оказаться полезной. Она взглянула на обнаженную бэньши, лежащую на черном от копоти диване, заметила постепенно затягивающиеся ожоги на ее теле и равнодушно отвернулась, благоразумно решив не вмешиваться не в свое дело.

— Есть какие-нибудь новости о ревенанте?

— Еще нет, — осторожно ответила Хранья, заметила его недовольство и поспешила уточнить: — Мы работаем над этим. Человек не может просто исчезнуть. Всегда остаются следы, по которым его возможно обнаружить. Телефонные звонки, заказ билетов, регистрация в отелях, съем жилья. И множество других мелочей. Мы найдем ее.

Атум невольно улыбнулся, слушая ее вкрадчивый голос.

— Мне нравится твоя уверенность.

Она улыбнулась в ответ, подошла ближе, опустилась на пол рядом. Основатель запустил пальцы в ее теплые вьющиеся волосы и сказал:

— Как только обнаружите ревенанта, я хочу, чтобы ты ее убила.

— Я? — ошеломленно переспросила Хранья, отстраняясь от ласкающей ее руки.

— Можешь взять с собой кого-нибудь для компании, — великодушно отозвался Атум, вновь привлекая девушку к себе.

Нахттотерин немного помедлила с ответом и произнесла:

— Я не понимаю, какой смысл в убийстве ревенанта.

В ее голубых глазах, устремленных на Основателя, было столько искреннего недоумения, что он ответил почти правду:

— Она мне мешает.

— Чем?

— Своим существованием.

Девушка по-прежнему ничего не понимала, но по тону Атума быстро уяснила, что больше он ничего ей не скажет.

— Конечно, я сделаю то, о чем ты просишь. — Хранья снова взглянула на Кэтрин и поинтересовалась осторожно: — Это как-то связано с бэньши? В какой-то мере в этом мире все связано с кадаверциан. И с проклятыми даханавар, — Основатель поднялся и подошел к ковру, на котором продолжал резвиться единорог, — Например, мне не пришлось бы затруднять тебя поручением избавиться от ревенанта, если бы не глупость и малодушие Вольфгера. Еще несколько веков назад он мог убить предка нынешнего ревенанта — и последняя из них просто бы не появилась на свет.

Напряженное любопытство Храньи стало почти материальным.

— Я ничего не знаю об этом. — Она сидела, подтянув колени к груди и опустив подбородок на руки. Очень юная, очень женственная.

И Атум не стал мучить ее неведением.

Это давняя история. Но ты можешь… — Он быстро подошел, рывком поднял ее на ноги, прислонился лбом к ее лбу, крепко сжал голову нахттотерин пальцами, впиваясь своим взглядом в ее расширившиеся от боли зрачки, и приказал:

— Смотри.

Глава 9

НЕМНОГО ПОКОЯ ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ

Я всегда удивляю сам себя. Это единственное, ради чего стоит жить.[13]

Прованс, 1721 год…

Копыта лошадей глухо стучали по лесной дороге. Сквозь листву вязов, начинающую наливаться осенним золотом, проглядывали первые звезды. В воздухе плыл запах прелых листьев, мха и мокрой земли. Издали доносился заунывный волчий вой.

Вольфгер оглянулся, прислушиваясь, но не различил в nоскливых звуках ворчания оборотней. Сегодня ночью в этом лесу некромант был единственным из кровных братьев. Его спутник, ехавший рядом на сером жеребце, не принадлежал ни к их числу, ни к людям. Босхет беспокойно ерзал в седле, вглядываясь в придорожные кусты светящимися желтыми глазами, и шумно принюхивался.

Тело, в которое некромант вселил духа-убийцу, совсем недавно принадлежало молодому мужчине. Небогатому горожанину, судя по одежде. Еще вчера он был жив — сегодня его труп стал собственностью некроманта, не доставшись ни воронам, ни волкам, ни бродячим собакам. И на месте этого человека мог оказаться любой.

Чума выкосила уже половину Франции и продолжала мчаться дальше, оставляя за собой груды трупов. Многие районы обезлюдели, и хищники, привлеченные запахом падали, открыто бродили по деревням и поселкам, ничего не боясь.

В этот раз эпидемия пришла из Китая и распространилась по всему Востоку. Ею были охвачены Стамбул, Кайса- рия, Антиохия и Анатолия, Багдад и Халаб. Затем чума захватила Сирию. Погибли все жители долин между Иерусалимом и Дамаском, от морского побережья и до самого Иерусалима. Улицы, дома, постоялые дворы, харчевни и чайханы были переполнены мертвыми телами, которые некому было убирать.

Люди умирали прямо в поле за плугом, ведя скот к водопою, верхом на лошадях, держа в руках оружие, и у собственного порога, не в силах переступить через него. Рыбацкие шхуны оставались на воде с погибшими рыбаками, сети были переполнены мертвой рыбой. Торговые корабли не доходили до портов, блуждая по морю и неся на себе смерть.

Особенно жестоко чума бушевала в Египте. За две недели улицы и рынки Каира заполнились умершими. Погибла большая часть войск, и опустели крепости. Ни один уголок не пощадила черная смерть. На улицах остались лишь трупы.

Потом эпидемия докатилась до Александрии. Вначале каждый день там погибало сто человек, потом — двести, а в одну из пятниц умерло сразу семьсот.

Генуэзские моряки занесли болезнь в Италию. И через год вся страна оказалась охвачена смертью.

Люди замертво падали на улицах. На городских кладбищах уже не хватало места для могил, и не было тех, кто мог бы хоронить умерших. Целые кварталы в городе стояли безжизненными, а в покинутых домах свистел ветер и пищали черные крысы.

После Италии болезнь перекинулась на Францию. И остановить ее было невозможно.

Пустели города и деревни, тень смерти витала над каждым…

— «Народ мой урукский гибнет, мертвые лежат на площадях, мертвые плывут в водах Евфрата!» — тихо произнес Вольфгер, глядя в серые сумерки, окутывающие лес.

— Прошу прощения? — подал голос бетайлас, оглядываясь.

Кадаверциан отрицательно покачал головой, продолжая думать о своем.

Одна из последних волн болезни, о которой хорошо помнил мэтр, юстинианова чума — пришла из Египта, забирая тысячи человек ежедневно. Сто миллионов за пятьдесят лет — воистину великая жатва.

И вновь эпидемия черной смерти накрыла Европу, убирая богатых и нищих, крестьян и королей.

— «Ничего не поделаешь… Ты герой и правитель! Но дни человека сочтены. И царь тоже ляжет и никогда уже не встанет»

[14]

— Ты снова начал разговаривать вслух сам с собой, — сказал Босхет на том же самом языке, что и Вольфгер. И ассирийский странно прозвучал в прохладной ночи осенней Франции, среди высоких желтеющих вязов.

— Знаю.

Бетайлас не любил, когда мэтр начинал цитировать древние предания или озвучивал собственные мысли. Воспоминания кадаверциана нередко порождали не менее жуткие призраки, чем чума.