Юрий Козловский - Код Золотой книги

– Рассаживайтесь, господа. Меня зовут Викентий Степанович, я врач, и именно мне доверена честь подкорректировать ваши организмы.

Господа? Такое обращение к себе я слышал впервые в жизни. И что за коррекция, которой он собрался нас подвергнуть? Но отступать было некуда, хотя, когда я садился в кресло, у меня мелькнула мысль, что сейчас я навсегда отрезаю себе дорогу к прежней жизни.

Итак, мы расселись по креслам, врач опустил на наши головы металлические колпаки и защелкал тумблерами на аппарате. Гудение усилилось, и мне почему-то стало жарко, хотя в комнате было открыто окно, а на улице шел холодный осенний дождь. Потом перед глазами все поплыло, и последнее, что я запомнил, – это пронзительный взгляд Викентия Степановича, проникший внутрь черепа…

…Проснулся я в своей комнате. Судя по всему, на дворе было утро. Дождь, шедший последние дни, прекратился, в окно ярко светило солнце, а за стеклом покачивалась ветка клена с немногочисленными сохранившимися на ней желтыми листьями. Первой моей мыслью было: как я сюда попал? Память сохранила каждую секунду, предшествующую потере сознания в этом дурацком кресле, а вот потом – как отрезало. Я посмотрел на настенные часы, они показывали пять минут десятого. Вот это да! Неужели я провел без памяти почти сутки? Я хорошо помнил, что когда мы вошли в «медицинский кабинет», часы на стене там показывали половину одиннадцатого.

Я свесил ноги с кровати и прислушался к своим ощущениям. Что сделал со мной чертов доктор? Но оказалось, что грешил я на него напрасно. Я никогда не жаловался на здоровье, но так хорошо, как сейчас, не чувствовал себя никогда. В груди бушевало чувство, которое приходило в детстве, когда случалось такое вот пронзительно чистое, насыщенное яркими солнечными лучами, слегка морозное осеннее утро. Я чувствовал, как послушно отзывается каждая моя мышца, как резво бежит по жилам кровь. Но торжествовать не было времени. Я не помнил, чтобы мы вчера получили разрешение валяться в кровати до обеда, и это значило, что уже пять минут назад я должен был сидеть в классе. Я подскочил и бросился в ванную, но меня остановил звонок внутреннего телефона. Я поднял трубку и услышал голос командира.

– Володя, можешь не спешить, – сказал он, будто наблюдал за мной все это время. – Умывайся и иди завтракать. Я подойду чуть позже.

В буфете наша пятерка собралась одновременно, словно договорившись. Мы посмотрели друг на друга и молча принялись за еду. Все как будто что-то поняли. С первого взгляда мои друзья внешне не изменились после загадочной «коррекции», но в их движениях появилась какая-то новая, упругая сила, и лица будто засветились изнутри.

– Недовольных нет? – с улыбкой спросил Радзивилл, как всегда незаметно появившийся, когда мы заканчивали с завтраком. – Ни у кого ничего не болит?

– Никак нет! – гаркнули мы во весь голос. Всеми нами владело безудержное веселье, причин которого мы не понимали.

– Тогда встали и бегом на улицу! – скомандовал он. – Вернетесь, когда придете в себя.

Не обратив внимания на смысл его последних слов, мы кучей выкатились из класса и через минуту оказались в усыпанном разноцветной листвой парке. Мы гонялись друг за другом, как пятеро толстоногих щенят, бросались со всего размаха в огромные кучи листьев, которые кто-то сгреб посреди парка, кувыркались в них и боролись совсем по-детски, забыв, чему нас учили тренеры и учителя. Продолжалось это довольно долго – энергия прямо-таки кипела в нас, перехлестывая через край. Ладно, мы четверо, молодые. Но Павел, который был по сравнению с нами умудренным жизнью мужчиной, вел себя точно так же!

Пришли в себя мы тоже все одновременно. Посмотрели друг на друга удивленными глазами, почему-то засмущались и пошли обратно в класс.

…До вчерашнего дня командир обращался с нами, как обращается добрый, но строгий старшина с желторотыми новобранцами. Теперь его тон неуловимо изменился. Он заговорил с нами пусть не на равных, но примерно так, как разговаривает толковый командир полка с младшими офицерами. Немного свысока, но вполне уважительно. Такую аналогию позже провел Павел, знающий в этом толк.

– Как чувствуете себя? – спросил командир, улыбаясь.

– Честно говоря, как никогда! – по праву старшинства ответил за всех Павел. – Легкость во всем теле удивительная. Даже голова, кажется, соображает быстрее.

– Не кажется, – поправил его командир. – Так оно и есть на самом деле. И вообще, вам повезло. Безболезненный метод коррекции разработали и стали применять совсем недавно, лет двадцать назад.

«Ничего себе недавно!» – восхитился я. Но я подумал про себя, а Мишка воскликнул то же самое во весь голос.

– В мое время коррекцию проводили по старинке, и после процедур мы неделю лежали пластом. – Командир нахмурился, и я вдруг увидел, что он намного старше, чем выглядит. – Любое движение причиняло такую боль, рад не будешь, что родился на свет, – продолжал он. – А через неделю снова начались занятия, хотя мы еще еле таскали ноги. Так что скажите спасибо Викентию Степановичу. Это он создал тот аппарат, который вы видели в его кабинете.

– Тогда скажите… – начал я, поднявшись со стула, но командир жестом усадил меня на место.

– Не перебивай. Я знаю наперед все ваши вопросы. Ты ведь хотел спросить, что с вами сделали, не так ли?

Я кивнул.

– Так вот, что сделали и как, я вам не расскажу, потому что сам ничего в этом не понимаю. А вот что из вас получилось в результате коррекции – пожалуйста! Вы можете не поверить тому, что услышите, но все это чистая правда.

После этих многообещающих слов он испытующе посмотрел на нас, поднялся со стула и взошел на кафедру, что сразу придало моменту некоторую официальность.

– С сегодняшнего дня, – сказал командир торжественно, – ни один из вас никогда ничем не заболеет. У вас не будет ни температуры, ни повышенного давления. Вы приобрели иммунитет ко всем известным и неизвестным болезням. Даже холерные вибрионы будут дохнуть, попав в ваш организм. У вас никогда не будет ни рака, ни атеросклероза. И так – до самой смерти. Вы спросите, а от чего же тогда помирать? Вот на этом остановимся подробнее. Ни один из прошедших коррекцию сотрудников Службы, за всю ее историю, не прожил меньше ста девятнадцати и больше ста двадцати лет. Кем и почему установлен такой срок – не скажу, потому что просто не знаю. Хотя и догадываюсь. И, добавлю, стариться вы будете вдвое медленнее, чем остальные люди. К концу жизни вы будете выглядеть как шестидесятилетние мужчины. Крепкие шестидесятилетние мужчины, никогда в жизни ничем не болевшие.

Командир перевел дух и сказал:

– Вопросы по этой теме будут?