Александр Прозоров - Череп епископа

Вот и сейчас, когда Костя Росин и Игорь Картышев, зябко ежась, вышли на крыльцо, по разукрашенному инеем двору носились, кружась в веселых вихрях, искристые вестницы близкой зимы.

— Ингу в лес пускать больше нельзя, — сделал вывод, глядя на небо, Картышев. — Застудится, петь не сможет.

— Ты так говоришь, Игорь, — сладко зевнул Росин, — словно завтра ей в «Октябрьском» нужно выступать.

— А почему нет, мастер? — пожал плечами бывший танкист. — Если мы непонятно как ухнулись сюда, почему бы нам точно так же не вернуться обратно?

— Надейся на лучшее, а готовься к худшему, Игорек, — присел на крыльцо Костя. — Чтобы иметь возможность попасть обратно, не мешает запасти на зиму как можно больше грибов и закоптить рыбы. Иначе после нескольких месяцев голодовки она не то что арию спеть, «мяу» сказать не сможет.

— Ну, и при чем тут лес? — опустился Картышев рядом. — Ты знаешь, мастер, у меня такое ощущение, что все мы слишком заигрались. Привыкли на фестивалях и играх жить по законам и технологиям средних веков, вот до сих пор этим и занимаемся. А у нас, между прочим, половина народу с высшим образованием, у каждого кое-какой опыт за спиной. Не надо нам за последними осенними колосками по полям бегать. Нам нужно попытаться сделать то, что умеем мы, но не умеют люди этого времени. Тогда мы станем заниматься тем, что умеем мы, а они тем, что умеют они. Не придется нам тогда по лесам по снегу бегать, мы тогда ягоды и грибки просто купим на ближайшей ярмарке.

— Угу — криво усмехнулся Росин. — Компьютеры настроить тут никому не нужно? А то я умею. А Гимоненко автобусы умеет водить. Юшкин, вон, и то мается. Доктор вроде, людей что тут, что там одинаковых лечил, а и то без своих шприцов и таблеточек ничего придумать не может.

— Это ты зpя мастер, — покачал головой Игорь. — Опричника раненого именно Юшкин лечит, к местный докторам Зализа не убегает. Симоненко по кузнечной части кое-что соображает. А вообще, мы просто не думали этим вопросом. Вспомни, Костя: половину тайн, которые в этом мире хранят, как зеницу ока, мы проходили еще в школе. Величайшие открытия, которые здесь еще только предстоит сделать, мы помним, как исторические казусы. Нам главное решить, куда мы приложим свои силы. А там посмотрим…

На этот раз, прежде чем ответить, председатель клуба на несколько минут задумался. Затем решительно встала.

— Пойдем, с мужиками посоветуемся.

Изначально задумывалось, что пятеро женщин станут жить в одном доме, а сорок два мужика — в двух других. Однако жизнь очень быстро внесла свои коррективы. Картышев сразу поселился в одной комнате со своей сестрой Ингой. Следом за ними и остальные женщины либо перебрались в комнаты к кому-то из войнов, либо те переехали к ним. Впрочем, так и должно было случиться — ведь на фестиваль женщины ехали не просто так, а за компанию с друзьями-приятелями. Нет ничего удивительного, что после почти полугода скитаний и настоящих — кровавых, а не игровых схваток люди перешли от приятельства к настоящей близости. В гордом одиночестве осталась только Юля, даже в лес по грибы уходящая с углепластиковым луком и полным колчаном стрел за спиной, и Костя Росин: ему, как председателю клуба, изначально отвели отдельную комнату.

С едой тоже получилось не так, как предполагали рубившие избы смерды. Местные мужики рассчитывали, что крытый двор на две трети двенадцатиметрового дома будет занят домашней скотиной и конюшней, но пришельцы из двадцатого века вести полноценное хозяйство пока не решались. В обширном пустующем помещении поставили столы, где все одноклубники и питались веселой компанией. А вечерами, под хорошее настроение, здесь же устраивали танцы под гитару и Ингины песни.

Вот и сейчас все рассаживались на придвинутых к столам скамьях, ожидая, пока отец Никодим скажет свое веское слово.

— Отче наш, Иже еси на небесех! — низким, хорошо поставленным голосом, слегка нараспев, начал читать иеромонах. — Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго.

Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животно благоволения. Яко Твое есть Царство, и сила, и слава, во веки веков. Аминь.

Сложив руки натруди, жители селения дождались окончания благодарственной молитвы, а затем принялись споро истреблять запеченное с грибами мясо.

Пребывание в шестнадцатом веке в немалой степени изменило взгляд бывших питерцев на жизнь. Они впервые узнали, что десяток плотников может поставить три дома и церковь общей площадью в шесть соток всего за два дня, а не заниматься строительством десятки лет, как это делали их родители, обживаясь на дачных участках. Впервые поняли, что мясо не может стоить дороже каши — поскольку крупу нужно выращивать, а мясо само бегает по окрестным лесам. Что дубленки и шубы — это бросовая одежонка, сшиваемая из шкур забитого на мясо скота или добытой дичи, а вот настоящий тверской ситец, персидский шелк, рязанское или английское сукно — ткань для действительно красивой, парадной и дорогой одежды. Наравне с мехами стоял по дешевизне только лен, но даже единой льняной тряпицы не нашлось среди небрежно сваленных в подарок, ввиду близких холодов тулупах и цигейках. Отдарившиеся лисьими и овчинными мехами бояре с тканями все-таки пожадничали. Что из дерева можно делать дверные петли, засовы, ложки, миски, ведра и бочки — а металл следует использовать только для самых крайних нужд. Что сено нужно в повседневной жизни постоянно: его требуется стелить перед порогами домов вместо ковриков, им набивают тюфяки для сна, им присыпают отходы в туалетах, избавляясь от неприятного запаха. Дешевое кровельное железо, которым в двадцатом веке заменяли на Крышах дорогое дерево, здесь ценилось бы в несколько раз дороже всей кровли вместе с дранкой.

— Есть предложение устроить мозговой штурм, мужики, — начал было выступление вошедший с улицы Росин, но монах тут же его перебил:

— Ты погоди, боярин. Люди по Божьей милости кушают, обряд причащения к миру принимают. Беспокоить их пока не надо. Думы насыщающегося должны быть чисты, а душа покойна. Сам-то пошто голодный бегаешь?

— Да я с утра у Тамары перехватил…

— Грех, — моментально сделал вывод отец Никодим. — Молитв ты, боярин, не знаешь, а без молитвы пищу вкушать грешно.

Костя прикусил язык, надеясь, что головомойка на этом закончится, но монах продолжал размеренно и последовательно отчитывать его за более мелкие прегрешения: