Бронислава Вонсович - Плата за одиночество

— Но как вам могли сказать, что у вас недостаточный уровень Дара? — не унимался он.

— Вы у меня спрашиваете? Так вот, я ответа не знаю. О том, что у меня Дар, достаточный для поступления, я узнала лишь недавно, от иноры Эберхардт.

— И она взяла вас в продавщицы, — задумчиво сказал он. — Странно…

— Так ей и нужна была девушка с Даром.

— Не с таким, — ответил он.

— А откуда вы, Рудольф, знаете, с каким Даром продавщица ей была нужна? — подозрительно спросила я.

Наш разговор убеждал меня все больше, что интерес его к лавке иноры Эберхардт появился много раньше, чем ко мне. Выскочившую ему прямо в руки «родственницу» хозяйки он воспринял как дар Богини и теперь стремится из этого дара что-то выжать. Но со мной это точно не пройдет! Я ничего ему выкладывать из чужих тайн не собиралась.

— Глупо брать таких, как вы, — невозмутимо пояснил он, — чтобы продавать обычные кремы.

— Не обычные, — не согласилась я.

— Да ладно, — фыркнул он. — Какими бы дорогими они ни были, кремы эти совершенно обычные. Моя мама себе не хуже делает.

— Вот как? — холодно сказала я. — А откуда вы знаете, что не хуже, если так и не купили?

— По результату, — заявил он. — У меня такое чувство, Штефани, что вы меня в чем-то подозреваете.

— И в чем я могу вас подозревать?

— А это я у вас хотел спросить, — нахально ответил он.

На это я даже отвечать не стала, но он продолжил забрасывать меня вопросами. Самыми разными. Но вот до предложения продать секреты иноры Эберхардт мы в этот вечер так и не добрались, что меня несколько огорчило. Видно, Рудольф решил, что еще недостаточно втерся ко мне в доверие, поэтому говорил о чем угодно, только не о моей работе. О театрах и выставках, о кондитерских и ресторанах, о последних сплетнях, касающихся королевского семейства. Он вспомнил пару забавных историй о своей студенческой жизни. Все это было бы очень интересно, если бы я точно знала, что ему от меня ничего не нужно. Сейчас мне казалась глупой идея выведать у него что-нибудь об иноре Эберхардт. Напротив, я постоянно боялась сама лишнее сказать. Расслабилась я, только когда оказалась у себя дома, за закрытой дверью, уклонившись от прощального поцелуя, которым Рудольфу так хотелось завершить этот прекрасный вечер. Да, ужин с ним оказался много тяжелее, чем я думала!

Глава 12

По приютской привычке я проснулась очень рано и некоторое время просто лежала с закрытыми глазами, наслаждаясь мягким матрасом, тишиной и совершеннейшим покоем. Никто не требовал от меня немедленно встать и заняться чем-то, угодным Богине, и было это неожиданно приятно. Но долго валяться у меня все равно не получилось — поворочалась немного и встала. Просто так лежать оказалось неинтересно. Впереди был целый свободный день, и сейчас я строила на него всякие замечательные планы. Мне хотелось наконец пройтись по Гаэрре и увидеть все, о чем я раньше лишь читала, хотя провела всю жизнь в столичном приюте. Экскурсий по достопримечательностям нам почему-то не устраивали. Приют — рынок — фабрика, а больше я нигде не была. Рудольф вчера предлагал мне показать наиболее интересные места, и я бы согласилась, если бы не стойкая убежденность, что ему что-то от меня нужно. Что-то, помимо меня самой. Но какие секреты я могу знать? Склонностью делиться рецептами с помощниками за своей нанимательницей я не замечала. Возможности хоть как-то приобщиться к ним у меня не было. Так что глупо со стороны Рудольфа надеяться, что я помогу ему выведать желаемое. Тут я вспомнила, что пропавшая Марта подозревалась в похищении рецепта и последующем его использовании, а значит, по мнению хозяйки, имела возможность с этим рецептом ознакомиться. Но не полностью — инора Эберхардт была уверена, что нужного результата у пропавшей девушки не получится, а значит, есть что-то, что никогда и никому не показывается. Я подумала, что теперь, когда Рудольф знает, что я не родственница хозяйки, больше мной интересоваться не будет. Не знаю почему, но эта мысль была мне очень неприятна, даже есть расхотелось. Я заварила себе чай, который вчера купила, решив на нем не экономить, и стала прихлебывать понемногу, глядя в окно. Но смотрела я больше вдаль, на утреннее нежно-голубое небо с легкими облаками, поэтому Сабину заметила не сразу, а лишь когда она уже почти подошла к дому. Да и обратила внимание лишь потому, что шла она очень быстро, почти бежала. Платье ее было ярким, сразу бросающимся в глаза, привлекало внимание и довольно вызывающее декольте. Мне стало интересно, как относится Петер к манере одеваться своей жены. Не может же он одобрять такую, на грани вульгарности, одежду?

Так как Сабина явно шла ко мне, я открыла дверь и недолго прислушивалась к тому, как ее каблучки звонко перебирают ступеньки. Вскоре и сама она появилась. В руках сменщица держала огромную сумку, не очень подходящую к легкомысленному наряду не только размерами, но и цветом, совсем не сочетавшимся с платьем. Беспокойство с лица Сабины убежало, как только она увидела меня в дверях.

— Привет! Как хорошо, что ты уже не спишь, — торопливо проговорила Сабина, даже не отдышавшись после быстрого подъема, поэтому получилось у нее не очень внятно. — Я хотела тебя попросить заменить меня сегодня. А я выйду за тебя завтра. Пожа-а-а-луйста, — жалобно протянула она. — Просто у меня дело одно осталось незаконченным, а оно очень срочное, лучше не откладывать. Так как, выйдешь?

Она умоляюще глядела на меня. Видно было, ей этот свободный день очень важен и нужен. Мало ли какие проблемы могли возникнуть в ее положении. А мне все равно, когда гулять — сегодня или завтра. Гаэрра как стояла, так и стоит, ни убегать, ни проваливаться не собирается.

— Что-то серьезное? — все же уточнила я.

— Очень. Так как?

Рассказывать она ничего не стала, но смотрела на меня такими несчастными просящими глазами, что я решила ответить сразу, не мучить ее ожиданием.

— Хорошо, выйду.

Сабина счастливо заулыбалась и даже поцеловала меня от избытка чувств. Нельзя сказать, чтобы мне было приятно. Слишком многие за последнее время пытались это сделать. И то, что у нее поцелуй был в щеку и чисто дружеским, не делало его в моих глазах более ценным. Шел он не от души, а лишь для показа ее расположения, ко мне. Хорошо хоть, обниматься не полезла. Мало у кого из тех, кто воспитывался в нашем приюте, оставалась потребность для подобного внешнего проявления чувств. Монахини, присматривавшие за нами, не одобряли ни объятий, ни поцелуев. Обычно при виде такого безобразия они разражались лекцией о безнравственности и падении нравов. Но Сабину скорее остановило не воспитание, а тяжелая сумка в руках.