Генри Олди - Маг в законе. Том 2

Сугроб сдался.

Стал рыхлым, ноздреватым; с хрустом провалился сам в себя.

Было странно видеть истерику у большого, сильного мужчины; и ты чуяла – много в этой истерике неподдельного, причем не один ваш приход тому виной.

Доктор не был Королем Крестов.

Просто – доктор.

– Арестовывайте! Надевайте! – кандалы, наручники, что там у вас за пазухой! Я умываю руки! – пусть умирает безвинное дитя, пусть рыдает мать! ваш грех, господин жандарм! я умываю руки!.. И запомните: вся ваша хваленая законность не стоит единой детской слезинки!.. а, да что с вами толковать!.. руки! умываю!!!

Он кинулся в угол, яростно загремел умывальником.

– Арестовывайте! Варвары, вандалы!..

Ты даже не успела оценить курьезность докторского каламбура. За спиной взвизгнула дверь, громыхнув о косяк, и в маленькой палате стало не просто тесно – не продохнуть.

От людей; от воплей.

– Нюничка! мой Нюничка!

– Алексей Демьяныч! скорее! консультанту плохо!

– Та шо ж вы налезли, господа хорошие! шо ж вы претесь и претесь…

– Нюничка! улыбнись мамочке!

– Консультанту плохо! Алексей Демьяныч, да бежимте же!

– Я умываю руки! слышите?!

– ПРЕКРАТИТЬ!!!

Тишина упала обвалом. Гайморитно сопел фельдшер-хохол, в унисон с оскорбленным доктором; всхлипывала сестра, оправляя сбившийся набок чепец; стонала завитая, вроде барашка, мамаша: "Нюничка! Нюничка мой!.." – но это все-таки была тишина.

Настоящая.

– Алексей Демьяныч! – князь всегда безошибочно запоминал имена малознакомых людей, единожды услышав. – Давайте-ка, голубчик, выйдем перекурить! Сорвались, нервы, с кем не бывает…

От дверей, пропустив сугроба вперед, Джандиери через плечо поглядел на тебя.

Взгляд-санкция; пусть без подписи-печати, но от того не менее однозначная. Милая Эльза! пока мы с доктором… здесь все должны успокоиться. Ясно?

Так точно, господин подельщик! – улыбнулась ты.

Успокаивать в итоге пришлось тебя.

Поначалу все шло славно: Нюничка улыбнулся мамочке, и семья воссоединилась, ликуя, фельдшер порылся в шкафу, накапал сестричке валерианы, себе – из синей бутыли с "Веселым Роджером" на этикетке; пасынки Гиппократа дружно хлебнули, крякнул-охнули, и угомонились.

– Это ваш муж? – мамаша, баюкая Нюничку, заискивающе повернулась к тебе. – Извините, если я…

– Нет, нет, все в порядке. Это мой муж, если вы имеете в виду офицера. Князь Шалва Джандиери, полковник Е. И. В. особого облавного корпуса.

– О, ваша светлость! если бы я! знала! если…

– Вы бы лучше Алексея Демьяныча поблагодарили, мадам Уртюмова! – вмешалась сестра, слегка захмелевшая от успокоительного; или это ей от фельдшера передалось? – Алексей Демьяныч у нас бог и царь, вашего Антошеньку, почитай, с того света вытащил!.. сами понимаете – пневмония, осложнения…

– Уртюмова? – память обдала тебя брызгами мартовской капели. Совпадения продолжались, ухмыляясь в лицо костяным оскалом белого рояля. – Простите, мадам… Уртюмов Ермолай Прокофьевич, случайно, не ваш супруг?

– Что вы!..

Ну да! мало ли на белом свете Уртюмовых!

– …мой благоверный – Уртюмов Михаил Ермолаевич, сынок ихний. Второй год как переехали, из Мордвинска, провались он, окаянный, пропадом… А вы знакомы со свекром?

– Д-да, – ноги стали ватными, пришлось сесть на край свободной койки. – Н-на рояле ему играла… в ключницы подряжалась…

Мамаша-Уртюмова подхихикнула с угодливостью: ну как же-с, шутить изволит ихняя светлость! ай, до чего смешно! Следом хмыкнул фельдшер, тихонечко подхватил бледный до синевы Нюничка; и даже сестра милосердия, поклонница докторского таланта, мелко прыснула в ладонь.

Засмеялась и ты.

Ощущение нереальности происходящего захватывало целиком, пенилось в носу колкими пузырьками; ты подошла к окну, глянула на внутренний дворик, на стекла оранжереи, на кресло у клумбы, в котором скорчился больной старикашка, одетый почему-то не в пижаму, а в дорогой, сшитый у хорошего портного костюм…

Больной старикашка в детской лечебнице.

"Консультанту плохо…"

– Здравствуй, Король, – ты шепнула это еле слышно; Княгиня, ты даже не шепнула – просто подумала:

– Здравствуй, голый, несчастный Король…

И обернулась к сестре.

– Так говорите, с того света вытащил?

Загляните в глаза сестре милосердия, загляните! Вот ведь какая интересная штука:

…сорока.

Сидит на ветке, трещит, не умолкает. Все думают – нарядом черно-белым да хвостом длинным похваляется. Или сплетни рассказывает. Ан нет, плохо люди о сороке думают!

Мальцов-сорочат в гнезде у птицы – не протолкнешься. Она-то трещит-трещит, да при этом все выглядывает: не крадется ли кто к гнезду? не обидит ли птенчиков несмышленых? Опять же жрут малыши в три горла: этому дала, этому дала, этому тоже дала – как не дать, свое ведь, родное!..

Забот у сороки – полон рот.

Так полон, что сама редко сытой бывает.

VIII. ДРУЦ-ЛОШАДНИК или КОГДА УМИРАЮТ ЛЕГЕНДЫ

Кто затыкает ухо свое от вопля бедного,

тот и сам будет вопить, – и не будет услышан.

…ты шел.

Перед глазами колыхалось, подергиваясь дымкой нереальности, сонмище людей, совпадения громоздились скалами, и ты плохо соображал: где ты? когда ты? ты ли это вообще? Кого сейчас сосредоточенно пинают ногами хмурые сельчане? тебя? Даньку Алого? чужого парнишку, крестника Девятки Пиковой…

Девятка Пик!

Востроносый ром-живчик, которого держат поодаль трое местных богатырей! Ты уцепился за эту единственную опору в ускользающем из-под ног мире. С усилием подтянулся, выбираясь из зыбкой трясины воспоминаний. Провел ладонью по глазам, возвращая способность видеть то, что есть.

Здесь и сейчас.

С мимолетным удивлением ощутил на ладони влагу.

Ты плачешь, Друц?! Нет, ты правда плачешь, Валет Пик, маг в законе?!

Не важно.

Наплевать.

Вот он, Девятка, – изнемогает в последнем, запредельном усилии, держит озверевшую толпу на честном слове; еще полслова, четверть слова, смертный выдох – и…

А вместе? а вприсядку? а шляпой оземь, ладонью по бедру?! Давай, давай, морэ, вот мое плечо, обопрись… молодец. А теперь – на два голоса: ту, балвал, ту, балвал, со на воинэса?!

Что, узнал? Узнал, вижу.

И я тебя узнал.

Вот, значит, где довелось встретиться!..

…Раз или два в месяц, по воскресеньям, ты наведывался на Конный рынок.

Знал: опасно. Знал: где, как не здесь, впору нарваться – на ромов из знакомых таборов, на мелкую мажью шушеру; на жиганов, с кем в свое время крутил общие дела или просто пропивал слам в ближайшем кабаке.