Горчаков. Пенталогия (СИ) - Пылаев Валерий

— Пожалуй. И все это будет на вашей совести, князь, — мрачно усмехнулся Жозеф.

— На моей?! — Я с размаху опустил обе ладони на стол. — Я — подданный российской короны. И все же сражаюсь за свободу Лотарингии и Эльзаса, хоть здесь со мной и нет солдат императорской армии и людей рода Горчаковых — только мои собственные руки, опыт и Дар, которым меня наделил Господь.

— Охотно верю. Вам достался исключительный талант — и не только магический. — Жозеф оскалился еще сильнее. — Но мы оба знаем, чьи интересы вы преследуете.

— В том числе и ваших людей. — Я пожал плечами. — Жители этих земель — французы, и не имеет совершенно никакого значения, где сейчас проходит граница с Рейхом. Все здесь наверняка догадываются, что их ждет без вашей помощи — и не в моих силах изменить это… Но неужели французский император готов продать собственный народ за сомнительные гарантии безопасности?

Обстановка за столом переговоров стремительно накалялась: Жозеф сопел, как разъяренный овцебык. Герцогиня молчала, изо всех сил прятала глаза и, похоже, вообще уже сто раз пожалела, что ввязалась в эту авантюру. Оболенский с его дипломатическим опытом, конечно, держался получше — но и в его взгляде плескался отчаянный ужас.

Но ужас вперемешку с чем-то очень похожим на восторг. Не знаю, как беседы Оболенского с Жозефом Бонопартом проходили раньше — сейчас его сиятельство определенно завидовал. Если не моему положению доверенного лица российского императора, то уж точно — самой возможности обойтись без юления и выдать французскому монарху по первое число. Надавить изо всех сил, так, чтобы кости затрещали — и плевать, что будет дальше.

Наверное, что-то похожее человек ощущает перед тем, как нырнуть в воду с обрыва огромной высоты: дикую смесь восторга, страха и предвкушения чего-то безумного и одновременно прекрасного. Но если Оболенский только готовился к прыжку, то я уже вовсю летел вниз, кувыркаясь в воздухе.

И стоило хоть немного замедлить полет — на тот случай, если внизу вместо спасительного озера все-таки окажутся острые скалы.

— Никто не требует от вас незамедлительного решения. — Я заговорил тише, специально чуть растягивая слова. — В сущности, Франции даже не обязательно вступать в войну… сразу же. В Лотарингии и Эльзасе достаточно крепких молодых мужчин, чтобы не только занять Страсбург, но и отбросить немцев за Рейн и не дать им вернуться обратно. А у аристократов достаточно средств — и каждый здесь готов вывернуть карманы, чтобы обеспечить армию ее светлости герцогини всем необходимым… Но этим отважным людям все равно не обойтись без помощи, ваше величество. — Я чуть подался вперед, заглядывая Жозефу прямо в глаза. — Им нужно оружие — не старые ружья, а пистолеты, самозарядные винтовки и патроны к ним. Солдаты Рейха — слишком крупная дичь для охоты дробью. И уж точно нам никак не обойтись без тяжелой техники. Если не панцеры с… автоматическими митральезами, — Я на ходу кое-как сообразил, чем на французском можно заменить “пулемет”, — то хотя бы бронированные автомобили, военные грузовики, пушки. Всего одна батарея с хорошим запасом снарядов в умелых руках может изменить многое. Но больше всего мы с герцогиней нуждаемся в офицерах… конечно же. Горстки бывших солдат явно недостаточно, чтобы превратить в настоящую армию вчерашних булочников, рабочих и крестьян. Несколько сотен профессионалов быстро исправят дело. И для этого им совершенно не обязательно носить форму или знамена французской армии. — Я понизил голос чуть ли не до шепота. — Отдельный корпус из добровольцев, неофициально…

— Достаточно, князь! — буркнул Жозеф. — Я прекрасно вижу, к чему вы клоните. Но война — это не развлечение для скучающего аристократа, и в ней нельзя участвовать играючи или наполовину.

— Пожалуй. — Я не стал спорить. — Но если так — каким будет ваш ответ?

— Пока только могу обещать вам, что ответ будет. Нравится мне это, или нет — вы с герцогиней загнали Париж в положение, в котором мы никак не сможем остаться в стороне. Пожалуй, мне даже придется в какой-то момент взять под защиту независимые Лотарингию и Эльзас… независимые, князь, — Жозеф повторил слово для пущей убедительности. — Но сейчас, пока эти земли являются частью германского Рейха и находятся под управлением наместника, в любом случае слишком рано рассуждать об этом. Возможно, мы еще вернемся к этой беседе, когда освободительная армия займет Страсбург, и герцогиня сделает официальное заявление. После этого мы сможем обсудить с вами условия союза Франции и Российской империи, князь. — Жозеф отодвинул стул и поднялся, ясно давая понять, что на сегодня разговор окончен. — Но уж точно не раньше.

Глава 36

— Старый… пингвин.

Я еле удержался, чтобы вместо благородной птицы не вспомнить что-нибудь куда менее подобающее особе королевской крови. Выругаться хотелось отчаянно — настолько, что я уже почти готов был плюнуть и на регламент, и на приличия, и на присутствие в комнате титулованных аристократов.

Впрочем, они-то как раз наверняка бы меня поняли. Оболенский уж точно — судя по мелькнувшему в его взгляде одобрению. Его величество Жозеф Бонапарт подложил нам изрядную свинью. Настолько крупную, что я уже всерьез начал сомневаться, что дело выгорит.

Нет, едва ли хоть кто-то из собравшихся в комнате думал, что наместник сложит оружие и встретит армию герцогини с цветами, как встречали города и коммуны к западу отсюда. Прямо за Рейном начинались земли, которые сотни лет населяли германцы — да и в самом Страсбурге их было не меньше половины. Не говоря уже о тренированных солдатах и офицерах Рейха: тысяча серых мундиров — а может, и все полторы-две, не считая местного ополчения.

А еще — пулеметы, пушки и остатки панцеров. После разгрома под Сен-Жоржем наместник больше не пытался застать нас врасплох или встретить в поле — напротив, пятился, уступая освободительной армии километр за километром. Саверн сдался без единого выстрела, а коммуны по обеим крупным дорогам за ним и вовсе будто не заметили появления грузовиков и оравы парней под французскими знаменами. Кто-то из местных искренне радовался нашему появлению, кто-то недобро косился на чужие флаги на ратушах — но все продолжали жить так, словно ничего особенно не случилось.

Наша армия буквально взяла Страсбург в клещи с севера и запада. Посыльные докладывали, что и на юге почти не осталось ни немецких укреплений, ни даже постов. Разведчики на автомобилях добирались чуть ли не до самой швейцарской границы в сотне километров — и порой за целый день не видели ни одного солдата в серой форме Рейха — даже издали. До этой части Эльзаса война будто и вовсе не добралась.

Немцы отступали — но только для того, чтобы наглухо окопаться в Страсбурге. Бросали дежурные части и укрепления, стягивали технику и всячески избегали боя. Наместник фактически сдал нам все по эту сторона Рейна, сохранив лишь один-единственный город. Сомнительное решение, если хочешь сохранить власть.

И весьма эффективное — если перед тобой стоит одна единственная задача: связать мятежников, запереть их в Эльзасе и не дать во всеуслышание заявить об освобождении без пяти минут французских земель.

— Такое чувство, будто меня обманули… — тихо проговорила герцогиня, — всех нас.

Страсбург оказался крепким орешком — настолько, что челюстям освободительной армии определенно не хватало сил его разгрызть. От Диншема, где расположился наш штаб, до окраин города оставалось каких-то два-три километра — но их еще предстояло пройти. Даже сейчас откуда-то издалека доносилась пулеметная стрекотня и глухие хлопки орудий. Отряды ополченцев прощупывали немецкие укрепления… и вряд ли особенно удачно.

Жозеф наверняка знал, что все так и будет — не мог не знать. Без хоть какой-то помощи французской армии местным оказалось нечего противопоставить броне панцеров и огневой мощи пулеметов — кроме собственной отваги. Если бы я лично возглавил атаку, повел на приступ несколько тысяч кое-как вооруженных людей разом, а Одаренные кромсали боевыми заклятиями укрепления и позиции стрелков на чердаках и балконах жилых домов, уничтожая магией все без разбора… пожалуй, мы победили бы, хоть и ценой трех четвертей войска и разрушив город чуть ли до основания.