Виллард Корд - Инкуб

 От устья стрелы по симметрии вен, из раны погибшего солнца, пронзённого огненным шпилем, ломая в куски, разбивая границы страстей, напротив причала у кошек с египетской миной, из розы ветров и убийц жертвенных алтарей рождался гномон[88], собирая гробницы ночей за пологой спиною. Разросшись над жерлом реки, он словно повис на незримой петле в сиените[89] фараонской сюиты. Но задержался недолго – упал и разбился о витражные воды – и в брызгах червовой слюды сквозь фламенковый пар[90] навстречу пронзительным шрамам скрипичных миноров вырвался зверь – бездонный, безвременный мрак – зачернивший дыханием свет кахолонговых[91] сводов.

 Гэбриел опустил смычок, оставляя дрожащей струну, провожая рубиновый цвет под коду[92] вырвавшейся из берегов ночи. Бледные сумерки наполнились копотью - чёрным паром от кипящей Невы. Словно вулкан, она готовилась к извержению, плюясь клочьями платьев мутной, смолистой горгульи, накрывшей её.

 Белая ночь сегодня совсем не своя…

 Ветер и ливень, пена взбешённой реки, бьющейся в агонии о гранитные стены, стремясь вырваться, разрушить их, отпустить на волю свирепую сущность – всё говорило о приближавшемся наводнении. Словно Нева передавала волнение Города, и Инкубу казалось, он больше не звал, не просил о помощи, но гневно шипел, разнуздав свою голодную страсть. Потайное дно?.. или одно из бесчисленных отражений? И Инкуб осязал: сильнее, чем раньше Город наблюдает за ним – надзирает, как пленника замка дверей, где среди многих открытых путей за одной из закрытых обманок замурован проход в его личный секретный покой – сердце, к которому он, Гэбриел Ластморт, приблизился слишком близко.

 Прислонившись к гранитной стене, он слушал, как тихо рычат стражники-львы недовольные смутой, нависшей над Санкт-Петербургом. Волна за волной – чёрные воды боролись, цеплялись за камни в стремленье коснуться, схватить, поглотить – утянуть в своё чрево Инкуба, застывшего, словно одна из ростральных колонн, поднявшая пламя свечи над неистовым танцем стихии. Закрыв глаза, он наблюдал отсутствие жизни и времени, забывшись в шкатулке своей опустевшей ночи. Он наслаждался мгновением страсти, вдыхая туйоны[93]  пожара – раскалённого голодом ветра вновь и вновь рассекавшего с силой пряди его непослушных волос.

 Словно целуешь и ранишь себя, не любя, занимаясь любовью…

 Нежданно, издалека сквозь его пустоту прорвался гром, гулкий звук барабанов – всё ближе и ближе в биенье аллегро спешили игривые шпильки по спуску к ревущей Неве.

 У кромки воды, прижимаясь к бедру парапета, стояла она – сошедшая с чёрного брига Изольда, одетая в белый атласный покров[94]. Её называли неистовой донной, влюблённой в passione folle[95]. Она презирала фиалки, увядавшие на окне. Сюда, в этот город попала, играя, с улыбкой, пряча сонную одурь в декольте слепившей груди – Атропа[96], занёсшая разбитый бокал над натянутой нитью-струной в финальном, пронзительном акте комедии плачущих масок.

 - Весь день я не могла тебя найти.

 - И не нашла.

 - Может, ты не тот, кто нужен мне, но ты именно тот, кого я искала.

 - Чтобы потерять.

 - Это не имеет значения. Сейчас здесь есть только мы.

 - И стихия…

 - Который не покоришься ты.

 - Но ты покоришься мне.

 - Твоей стихии…

 _________

Танго Горящих Теней

 _________

 Коломбина танцует без маски В объятьях огней, Разбивая ударами ног Под стенанья страстей Жидкий уголь – в чернильных ладонях Испачкано платье; И вот-вот надорвётся струна Чёрно-белых теней. Он неспешно ведёт, разрывая Сплетения вен; Словно вечно голодный бокал, Наполняет вином Своё чрево пожара. На вкус – Серебристый Токай. В перекрестье свечей-маяков В шаге от помутненья. В её театре теней – он Горящий герой Скарамуш: Длинным клювом срывает Родимые пятна с груди И, когтями сжимая источник Любовного тленья, Прижимает к себе, Вырывая из бездны чумы. В его мире янтарных костров И затопленных судеб Меж разрубленных крыльев мостов На драконьем хвосте Он без маски живёт, не скрывая Палящих безумий, Коломбиной играя под скрипы Кричащих страстей. Две танцующих пары, два света и тени, две маски, Два лица, незнакомых друг другу, два призрачных Я В одиночку с собою танцуют последнее танго: Два неистовых ангела ночи, два демона дня. Белый лист, полотно растушевано чёрною кровью, Обезволенной кистью ведёт остроносая тень; За невидимой маской зрачки переполнены болью, Испаряется счастье, шипя, под калёную сень. Коломбина навеки – танцует, Отдавшись мгновенью; Словно бабочка света В агонии самосожженья, Повторяя исходы любимых Трагедий и драм, Примеряя наряды и кожи Измученных дам. Под копытами вздыбленных волн, Обуздав исступленье,        Скарамуш кружит вихрь экстаза Вопящих страстей. На объятых пожаром камнях Пьёт Инкуб искушенье, Извлекая пронзительный Ре  На сгоревшей струне.[97]

Музыка Страсти

 - Посмотри, какой ты красивый. Любая будет готова отдаться тебе – достаточно лишь захотеть. Всё дело в природе, сущности, что тебя наполняет. В пожаре в янтаре твоих глаз…

 В маленьком зеркале отражалась страсть – то, чем он жил, чем томился. Он чувствовал, как она, словно огненный вихрь, затягивает, манит к себе в зазеркалье, желая раз и навсегда слиться с ним, покорить себе. Словно кто-то другой, за прозрачным стеклом отражений, хотел стать им, покинуть агатовый храм, устремиться на волю – к безумию бесчисленных искушений. Словно что-то смотрело из самых глубин в янтари его глаз, пожирая огонь, бегущий по аортной игле.

 И он с силой сжимал, раздирал, разбивал на осколки лицо, казавшееся чужим: свою похоть, голод и гнев – своё отражение.

 - Это всего лишь зеркало, Гэбриел…

 - Но в нём – не всего лишь я…

 Данте улыбнулся, чуть покачав головой. Здесь, в «Церкви Любви», La Pieta', он был хозяином и покровителем всех эмоций, чувств, соблазнов и страстей, кроме тех, что испытывал молодой человек, так сильно и глубоко заинтересовавший его своим безумным огнём, пожаром, казалось, исходившим из самого сердца.