Евгения Кострова - Лазурное море - изумрудная луна (СИ)

— Нет, — беспомощно вымолвил Тор, и звук собственного надтреснутого голоса испугал его, роднясь со стоном и криком. Но все, что он мог — безмолвно стоять. Стоять и наблюдать, как мозолистые и морщинистые руки старика, как клешни кровавого чудовища с разлагающейся кожей, запятнанные в грехе и пороке, дотрагиваются чистого и возвышенного лика его господина. Он сделал неуверенный, но достаточно громкий шаг вперед, отдавшийся эхом вдоль вознесенных стен, когда черные сандалии коснулись поверхности луж чтобы схватиться за белый шлейф мантии мальчика, но тот предостерег его одним лишь взглядом. И такой неистовый и ожесточенный холод прошелся вдоль его позвонков, что он ощутил, как леденящие копья пронзают его внутренности, Тор мог ощутить боль и призрачный привкус крови, подступивший к горлу, мерзлота сковывала кости. Все внутри него окоченело, и когда мальчик отвел свой небесно-сапфировый взор, Тор снова мог дышать, часто и отрывисто, как если бы не мог надышаться. Он упал на колени, обнимая себя руками за талию и прислоняясь лицом к влажной земле, с трудом сглатывая вставший в горле каменный ком, и тело содрогалось от чувственной агонии. Воспаленными красными глазами он смотрел на свои руки, с которых должна была сползти кожа, срываться суставы, а кости плавится. Зубы охватила мелкая дрожь, которую он не мог прекратить, сколь долго бы ни силился превозмочь унизительную пытку, но страх, который он ощутил от одного брошенного взгляда, все еще представал в воображении.

— Подойди ко мне отрок, что желает услышать заветы жизни своей, — голос прорицателя был скрипучим, мерзким, безжизненным как шепот полуночных призраков усопших, что проводят длинными когтями костяного оттенка по старым деревянным ставням, срывая обереги и заклинания, начертанные на красном пергаменте, расправляя темные крылья с прожилками голубых вен.

— Имя мне Анаиэль, — произнес мальчик, присаживаясь на корточки рядом со старцем, и когда ладонь его оказалась в грязных от золы пальцах, он не дрогнул, и не скривился от отвращения, не брезговал, когда обкусанные и черные ногти водили вдоль углубленных линий по светлой и мягкой коже.

Старец не смотрел на написанные судьбой полосы, и не мигающим взором вглядывался человек в одну точку, словно взгляд его проходил сквозь лицо молодого дворянина. И тогда Тор понял, что мужчина был слепцом, осознание этого настолько потрясло, что стойкость его надломилась. Пустые и лишенные человеческих эмоций и выразительности глаза, прозрачно-серые, как осколок пасмурного неба. Стук его сердца был таким громким, что отдавался рябью в водных разливах, и эхом отскакивало от рушившихся иссиня-васильковых стен.

Когда Анаиэль приблизился, чтобы услышать завет своей жизни, губы его чуть приоткрылись, чтобы сделать последний вздох перед своим падением к краху. Крик застрял в его горле, и венценосные холодные капли нечистых вод застыли на земле в белых росах от мерцающего ветра, что шептался о смерти и клятвенной мести. Лицо молодого дворянина стало настолько бледным, что сама луна позавидовала белизне кожи и темноте, поселившейся в глазах.

— Ложь…, - воскликнул он, нападая в разъяренной дикости волка на старика. — Я никогда не совершу подобного!

— Истребишь ты тысячи из лучших, — шептал толкователь с одышкой, протягивая костлявые руки с серебряными остроконечными наперстками, и цепи с сапфирами звенели на его ладонях, когда покорялся он видениям. — Ветры твои будут сеять раздор по всей Империи, и имя твое будет звучать проклятием на устах матерей тех мужей, чьи горячие сердца пронзят клинки вьюг небесных. И земли златые Османии затуманятся пеленой горькой и алою. И красно-черное оперение твоего сокола, обретенное в пепле и угле земель родных, кровью обольет любимых твоих.

— Довольно, — прошипел Анаиэль, и глаза его потемнели, стали чернее грозовых туч и гуще мазута, волосы темного каштана затрепетали под опустившимися на землю всполохами ветра, когда вглядывался он ненавистным взором в непреклонного чуждой воле старца.

— Виноградники опустеют от скорби, но для нив далеких станешь ты полноводной рекой. Дитя твое не будет знать лица твоего, но построит он державу великую, омытую водами прозрачными, стекающими водопадами с кристальных дворцов. Смерть принесет к твоему порогу дар благословенный, коим не наречен был ни один из смертных поныне. Горькая слава будет сопровождать тебя всю дорогу жизни, но нареченную свою узнаешь ты во мгновение.

— Останови свои искусно-лживые толки, — тихо молвил Анаиэль, и Тор чувствовал, как не хватает ему воздуха в горле, как сжимается крепкий узел удушья на трахеи, и легкие лишаются кислорода. И земля под его сильными ладонями трескалась и истреблялась. Сама заря блекла под неистовством взмахов крыльев птицы, чьи воздушно-белые перья преисполнялись болью, горестью и обидой.

Последнее наречение Тор не смог расслышать, его ослепляла боль и стоны павших на землю слуг, с искривленными от мук лицами, и скрюченными телами, когда выгибались в неестественных позах позвонки и суставы, как ломались кости под звуками ожесточенного ветра. Он мог видеть, как над утесами поднимается серебристо-прозрачный вал потоков вихрей, мелькающих в вечерних очертаниях полной луны, а над ртутным морем мелькают прорези, оставленные ветровыми когтями. Он был среди высоких стволов деревьев, где в чаще черни кренились под яростным давлением крепкие ветви, вырывая их с корнем. И холодная небесная гряда поднималась, обрушиваясь на него со всей своей мощью. Тора вернуло к реальности от леденящего сна резкий звук лезвия, вытянутого из кожаного чехла, висящего на его золотом поясе. Клинок цвета черной мальвы засиял в руках его господина, когда Анаиэль воткнул себе в ладонь острие, вогнав ртутный металл глубоко в плоть, не произнося при этом ни звука, когда сумеречный агат лезвия окрасился в багровый оттенок его крови. Пальцы мальчика сжимали кружевное ножевище, сдавливая с такой силой, что и кожа второй руки разрывалась, и покрывалась черной краскою, смешивающейся с алыми струями, и нефтяные узоры проникали в кровеносные сосуды. Жестокие глаза его сузились, и ресницы затрепетали, когда он надавливал на рукоять без гарды с силою, чтобы разрезать линии на ладонях, затапливаемые алыми водами, падающими на рыхлые и разбитые от ветровых волн земли. Глаза Тора стали двумя впадинами бездны, зрачки его расширились от безумства и паники, одолевшим стойкость сердца, и ему чудилось, что он кричит надломленным голосом, звучавшем в холодном и остром воздухе, истерзанно и безобразно, как глубокие ранения на ладонях его господина.