Андрей Николаев - Золотые врата

– Слушаюсь, – вытянулся сержант.

Откозыряв, он подошел к телу Четвертакова, снял фуражку, постоял молча несколько мгновений. Подъехавшие оперативники старались на него не смотреть. Резко развернувшись, сержант зашагал к машине.

– Пересаживайтесь вперед, – он отворил заднюю дверцу.

Девушка послушно вышла из автомобиля, устроилась впереди. Чемоданчик мешал – она то прижимала его к груди, то пыталась пристроить в ногах.

– Дайте сюда, – Кривокрасов забрал чемодан, бросил его на заднее сиденье, – не пропадет, не беспокойтесь.

Сев за руль, он включил зажигание, развернулся, в последний раз взглянул на тело Четвертакова и дал газ. По Селезневке он выехал к театру Красной армии, повернул направо, к Садовому Кольцу. Белозерская сидела рядом, внешне безучастная, словно она ехала не в тюрьму, а в таксомоторе возвращалась домой после театра.

Москва просыпалась. Шаркали метлами дворники в фартуках, звенели первые трамваи. Тучи постепенно таяли в утреннем небе, поливочные машины добавляли воды в лужи, оставшиеся после ночного дождя.

Девушка открыла окно. Свежий ветер ворвался в салон, разогнал запах крови, заставил не выспавшегося Кривокрасова поежиться от прохлады. Внезапно он почувствовал расположение к этой девчонке, впутавшейся в неприятности, скорее всего, по молодой глупости. Он посмотрел на ее гордый профиль, жалея, что скоро эта аристократическая красота исчезнет, померкнет в лагерных буднях. Лицо состарится, поседеют раньше времени волосы, упругая кожа покроется морщинами, словно забытое на ветке яблоко.

– Можно дать вам один совет? – неожиданно для себя самого спросил Кривокрасов.

– Если хотите, – она повернулась к нему лицом, убрала с глаз прядь волос.

– Не будьте такой независимой, Лада Алексеевна. Это раздражает. А уж следователя по вашему делу, от которого, поверьте, зависит очень многое, будет раздражать совершенно определенно.

– Какая разница, – устало сказала Белозерская, и Кривокрасов понял, что последние дни она ждала ареста и теперь чувствует нечто вроде облегчения.

– Разница такая, что десять лет без права переписки – это почти, что смертный приговор.

– Я наслышана о методах вашей работы и полагаю, что мое поведение на следствии мало что изменит.

Притормозив на красный свет светофора, Кривокрасов опустил стекло, закурил. Папироса горчила и, сделав пару затяжек, он выбросил ее в окно. Перед глазами стояло лицо Четвертакова с ниткой крови, тянущейся с безвольных губ. Сержант покосился на задержанную. Словно почувствовав его состояние, девушка съежилась на сиденье, будто стараясь сделаться незаметней.

– Скажите, кто были эти люди?

– Уголовники, – сержант переключил скорость, – готовили ограбление таких же, как они бандитов. Я, откровенно говоря, полагал, что это вы их наняли. Собственно, этот вопрос еще открыт.

– А какой смысл? Ну, отсрочила бы я свой арест, но я не бандит и не шпион, прятаться не умею. Да и не стала бы я прятаться. Вы не поверите, но я знала, что вы придете за мной. Не конкретно вы, товарищ сержант Государственной Безопасности, но то, что меня арестуют, я знала наверняка.

– Откуда? – насторожился Кривокрасов.

– Не знаю, – вздохнула девушка, – у меня бывают такие моменты, когда я вижу будущее. Это странно звучит, но это так. Я собрала вещи, – она кивнула в сторону лежащего позади чемоданчика, – мы посидели вечером с бабушкой, попрощались, поговорили напоследок. Мне кажется, я даже вижу место, куда меня отправят.

– Ну, и куда же?

– Там холодно, там суровая земля и холодное море, три четверти года там зима и метель заносит редкие дома. А спрятавшиеся в домах люди ждут тепла. Они обречены жить в том суровом краю, но у них есть преимущество – они свободны душой. Некоторые из них могут менять окружающий мир, чтобы не сойти с ума от безлюдья и безысходности, и они меняют его, помогая другим коротать бесконечную ночь.

Кривокрасов хмыкнул.

– Ну, насчет холода и суровой земли – это и я вам скажу, не обладая никакими предвидениями.

Остановив автомобиль, он посигналил перед массивными воротами. Вышедший в калитку дежурный в форме бойца внутренних войск, узнал Кривокрасова и дал знак. Створки ворот поползли в стороны.

– Не забудьте то, о чем я вам говорил, Лада Алексеевна.

– Спасибо, Михаил Терентьевич.

Сдавая арестованную дежурному офицеру, Кривокрасов не мог никак сообразить, что его встревожило. Лишь придя домой, в общежитие холостых сотрудников НКГБ, он понял: она назвала его по имени-отчеству.

Глава 8

Машина Кривокрасова ушла в сторону Суворовской площади и в доме, напротив проходного двора, ведущего к дому Лады Белозерской, опустилась занавеска.

– А Миша постарел, – сказал мужчина лет сорока.

Отступив от окна вглубь комнаты, он, пряча огонек спички в ладонях, прикурил папиросу. Лицо у него было обветренное, как у морского волка, резкие морщины пролегли от крыльев носа к опущенным углам рта. Спичка казалась крошечной в его крепких сильных пальцах.

– Да, постарел. И хватку потерял, – добавил он, поморщившись. – За такое задержание я бы с него семь шкур спустил.

– Ну, Виктор Петрович, – его собеседник, франтоватый мужчина лет тридцати пяти, в распахнутом легком пальто, темном костюме, светлой рубашке и галстуке, легко поднялся из кресла, – сделайте скидку. Он же не «малину» шел накрывать, а арестовывать безобидную девушку. Да и оперативники третьего управления не чета вашим операм. Они, понимаете, привыкли не встречать сопротивления.

– Все равно, не дело это. Почему за домом не следили? Почему пошли без разведки? Он положил своего сотрудника, черт возьми!

– Но арест он произвел и бандитов задержал.

– Какой ценой? Ладно, – Виктор Петрович махнул рукой, – не желаете чайку на дорожку?

– Не откажусь.

Они прошли на кухню. Мужчина в пальто нашарил на столе спички, зажег конфорку, поставил чайник.

– Где-то здесь я видел заварку, – пробормотал он, шаря по полкам впотьмах.

– Включите свет, Николай Андреевич, уже можно. Хотя, постойте, – Виктор Петрович подошел к окну. Внизу, на улице, пожилой мужчина в офицерской форме, раздавал задания оперативника, подкрепляя слова скупыми жестами. – Вы знаете майора?

– Да. Майор Кучеревский Валентин Леонидович. В органах с тысяча девятьсот двадцать девятого года. Не службист, но лямку тянет исправно. На собраниях чаще помалкивает, голосует, как большинство. Очень хорошо чувствует, что от него хочет начальство и потому на хорошем счету в управлении. Но он нас интересует постольку – поскольку. Над ним тоже есть начальство. Именно на том уровне мы и будем работать.