Юлия Галанина - Охотники за магией

Деятельность представительства замерла.

Да и всего Отстойника тоже: что-то делать, когда, похоже, вернулась зима, и холодный ветер бьёт по щекам, стоит только высунуть нос на улицу — совершенно не хотелось.

Всё представительство переместилось ко мне на кухню: поближе к жарким плитам и очагу.

Только Профессор мужественно сидел в лавке, топя там маленькую печку, и грел на ней кофе.

Посетительниц почти не было: холод распугал всех, зато уж если какая отважная дама и приходила, то задерживалась надолго в уютной тесноте лавчонки, пахнущей праздниками и праздничной стряпнёй.

Профессор галантно поил каждую даму кофе и долго беседовал «за жизнь». Он явно находил удовольствие и в том, что на улице ветер метёт песок пополам с мокрыми снежными хлопьями и завывает не хуже Копчёного; и в том, что в круглой печурке потрескивают дрова; и в том, что от его кофе, да ещё (если дама желает) или с ликёром, или с лимончиком, или со сливками, замёрзшая покупательница оттаивает и розовеет, и радостно щебечет какую-то чушь.

Я стряпала в эти дни пироги.

Когда и на улице, и дома промозгло и мерзко, ничто так не согревает и не создает уют, как тепло и запах свежей выпечки. А пока муку у нас принудительно не купили, надо было успевать.

Пироги получались разные: и с мясом, и с рыбой, и с печенью, и с повидлом… И, специально для Профессора, пресный пирог с капустой и яйцом.

Град, Рассвет, Лёд и Копчёный с одинаковым выражением на трёх лицах и одной мордочке, одинаково дёргая от нетерпения хвостами, сидели около духовки, облизываясь в предвкушении очередной порции горячих пирожков.

Когда я вынимала противень, они сметали всё, что на нём было, — и снова садились полукругом около духового шкафа, пихаясь локтями. И ждали следующий лист.

Пирог с капустой удалось у них отбить, я его разрезала на куски, уложила в плетеную корзинку, прикрыла салфеткой и отнесла в лавочку Профессору.

Он поил там какао не терпящую кофе прокуроршу, которая, тиская в руках кружевной платочек, подробно рассказывала ему, какую тяжёлую жизнь ведут имперские прокуроры.

Профессор поддакивал, а я с трудом удержалась от того, чтобы спросить, где держал скаковых тараканов её супруг, и зажила ли у него свороченная скула. И почему Ряхе этот мордобой сошёл с рук. Ведь насколько бы ни была тяжела жизнь имперских прокуроров, физиономии им чистят всё-таки не так уж часто.

Но испугалась, что если прокурорша решит ответить хоть на один вопрос, то моя выпечка неминуемо превратится в уголь, пока я слушаю почтенную даму.

Когда же я вернулась на кухню, то обнаружила, что охотники за пирожками вынули их из духовки раньше времени и слопали рыбные расстегаи практически сырыми.

Время в дни этого ненастья остановилось…

Непогода свела на нет и деятельность Льда по раскалыванию знахарки.

Сначала он решил не обращать на холод внимания, но быстро переменил свое мнение.

— Не-ет, ходить в такую погоду в общественные бани — это изуверство… — жаловался он, грея руки у очага.

— А что так? — поддразнивал его Рассвет, на краешке кухонного стола заполняющий какие-то бесконечные декларации, а может быть петиции.

— В самих-то банях благодать, из бассейна бы век не вылезал, а вот потом пока до Огрызка доберешься — из волос не перхоть, а льдинки выковыривать надо, — сделав плаксивую физиономию, сообщил Лёд.

— Как пишется «экстраординарный»? — поднял голову от бумаг Рассвет. — «Экстра-» или «экстро-»?

— А Медбрат его знает! — дружно решили все.

— Грамотеи… — покачал головой Рассвет. — Питомцы Университета!

— А чего ты нас хаешь? — возмутилась я. — Ты такой же. А мне вообще можно неграмотной быть, раз я у плиты стою.

— Профессора спроси… — посоветовал Град. — Он образование до войны получал, оно у него старой закалки, крепкое.

— По-моему, с той поры не одна война прошла, а три, — заметила я, жуя, в качестве отдыха, пирожок с повидлом.

— Ну, тем более.

— «Экстра», всё-таки, — справился и без Профессора Рассвет и в награду себе тоже взял пирог. — Вот погодите, сейчас погода установится, на море будет более-менее, но перевалы так быстро не откроются. Тогда Гора пошлет сторожевики в засаду у Правого и Левого мысов и будет перехватывать корабли с зерном, которые мимо Отстойника идут.

— Так это пиратство? — удивилась я в силу своей кухонной неграмотности. — Что, неужели будут зерно перегружать, а корабли топить?

— Зерно перегружать будут, а вот корабли топить — вряд ли… — хмыкнул Рассвет, слизывая с пальцев повидло. — Будут векселя под обязательство Горы давать и под гарантии самих Верховных. Причем векселя-то хитрые: можно у нас в Отстойнике погасить, но по бросовой цене, раза в два ниже рыночной. Можно и по настоящей, почти по настоящей, — но это надо вексель в Хвост Коровы везти, бегать там с ним от Службы к Службе, и еще неизвестно, примут ли его к оплате, не пошлют владельца векселя вежливо вместе с ним обратно в Отстойник.

Он посмотрел на блюдо с пирожками, прикинул, не съесть ли ещё один, видимо, удержался и пошёл мыть руки, чтобы снова засесть за бумаги.

— И опять, Медбрат их дери, всю бухту лихорадить будет, — ругнулся негромко Лёд. — Они же все подряд корабли останавливать будут, и туда, и оттуда. На борту же не написано, зерно он вывозит или что другое.

— Вёсла, например… — уточнила я.

На кухню зашёл Профессор за пирогами и новой порцией воды для кофе.

Он услышал конец разговора.

— Не волнуйтесь, дети мои, — произнес он величественно, словно жрец в Храме Священного Хвоста. — Это бедствие не стихийное, а сезонное. Просто вы ещё молоды. Мы сделаем Горе хороший денежный заём, чтобы она смогла расплатиться за закупленные запасы зерна, и сторожевики к нашим кораблям цепляться не будут. Рассвет, завтра же оформишь бумаги.

— Ой, как хорошо, Профессор, — обрадовалась я. — А можно, мы сделаем хороший денежный заём Горе и заодно купим большое зеркало в нашу приемную?

Заём мы оформили, зеркало не купили. Не очень-то и хотелось.

Деятельный ум Льда угнетала вынужденная бездеятельность. Он никак не мог смириться с тем, что приворотное зелье бездарно прокиснет, и всё искал ему применение.

— А давай его в кофе Профессору нальём? — предложил он на третий день после обыска, когда все мы, похоже, окончательно окопались в кухне.

Град перенес сюда кресло-качалку и покойненько в нём дремал, укрывшись грудой шерстяных покрывал и выставив из-под них только кончик хвоста.

Рассвет, действуя тихой сапой, уже отвоевал у меня половину кухонного стола. Мы заключили временное перемирие и установили границу из банок со специями. На одной половине он разложил бумаги, на другой — я возилась со стряпней. Закрытые маленькие пирожки мне стряпать надоело, и я перешла на открытые, маленькие, величиной с блюдце и большие — на весь противень.