Людмила Астахова - Невиновных нет

О да, им все-таки удалось выбраться наружу, но лишь для того, чтоб тотчас же оглохнуть в реве бури и ослепнуть под ударами ветра и дождя. Не понять было, ночь ли то или день.

Джона столько раз ударялась головой и теряла сознание, что пропустила мгновение Порога. Но в такой обстановке никто из шуриа не смог бы умереть внезапной смертью. Потому что кровь так и кипит донджетой и жить хочется так сильно, как никогда прежде.

Вокруг творилось… Грэйн никогда не смогла бы подобрать слов, чтоб рассказать о том, что увидела на «Ускользающем». Огромные ладони Морайг подбрасывали корвет, словно надоевшую игрушку, походя жестоко ее ломая. С гребня вниз и снова на гребень. И казалось невероятным, как едва не касающийся волн реями корабль раз за разом все-таки выпрямлялся и продолжал эту смертельную пляску.

А страшно почему-то не было, не было совсем. Никаких мыслей, ни тени чувств, даже могучий и властный инстинкт — бежать! спасаться! — и тот молчал. Слишком огромным было море, слишком неутолимой его ярость — и даже тени надежды на спасение не могло здесь возникнуть. Это было безумием, рассчитывать на удачу, но…

— Морайг! — заорала Грэйн в лицо буре, сама себя не слыша. Да ей и не нужно было слышать, достаточно, того, что слышала богиня. — Вот мы, Морайг! Возьми нас, Могучая! Мы — твои!

Отлепиться от проема двери, сделать всего лишь один шаг ей навстречу — и богиня возьмет обещанное, примет, подхватит… А дальше — все в ее воле. Но, по крайней мере, это будет быстро. Это будет — чисто!

«Ускользающий» взлетел снова, и с высоты, равной, пожалуй, шпилю замка Эйлвэнд, Грэйн увидела прямо впереди оскаленные, словно настоящие клыки, рифы, а за ними… Новый удар шторма заставил ее зажмуриться, и что там мелькнуло вдали, ролфи так и не разобрала.

Возможно, кто-то из команды «Ускользающего» успел даже заметить женщин, но предпринять по этому поводу никто ничего не мог. Потому что тут, устремись вниз, корвет вдруг затрепетал, словно подстреленный на скаку конь, на мгновение замер — и начал разворачиваться бортом к волне.

«Ну, вот и все», — успела подумать Грэйн, когда сила удара оторвала их обеих от косяка, за который они цеплялись, и потащила к борту. Веревка, которой связались между собой женщины, зазвенела и натянулась, будто струна. Ролфи скользила на спине, запрокинув голову, и отчетливо видела, словно во сне, где время замедляется, как одна за другой лопаются ванты и громадина грот-стеньги беззвучно и величественно падает вниз, круша все. «Ускользающий», как птица с перебитым крылом, закружился на месте, на миг выпрямился — и с раздирающим нутро треском насадил сам себя на риф, будто медведь, всем весом навалившийся на рогатину охотника.

Пенная рука Морайг подхватила обеих женщин и подняла высоко-высоко, над гибнущим корветом, над бешеным кипением волн, над миром — а потом обрушила вниз, вниз… И ледяные жестокие объятия богини приняли ролфи и шуриа, словно потерянных и вновь обретенных детей.

Оглушенная и нахлебавшаяся воды графиня отчаянно гребла руками, пытаясь найти хоть какую-нибудь опору, пока не уцепилась за кусок чего-то твердого и плавучего. И, пожалуй, даже сам Предвечный диллайн не сумел бы отодрать ее пальцы от спасительно обломка.

«Жить! Жить! Жить!» — завывала в измученном, истерзанном теле шуриа жажда жизни.

Волны швыряли Джону в разные стороны, вертели и кружили, захлестывали с головой, но она не чувствовала ни усталости, ни холода, ни даже страха. Потому что то ослепляющее безумие, которое охватило женщину, вытеснило все мысли и чувства.

Жить! Жить любой ценой, держаться до последнего, сражаться за каждый вздох, победить море и небо.

— Рам-м-ман… Идгард-д-д… Рам-м-ман… Идгард-д-д… Рам-м-ман… Идгард-д-д… — без остановки твердила она имена своих детей, как молитву.

Белыми онемевшими губами. Ничего не соображая. Теряя сознание и снова приходя в себя с теми же словами на устах. Их лица стояли перед глазами, их голоса звенели в ушах. Пока не погас последний свет и весь мир не погрузился во тьму — холодную, мокрую и горькую.

Вилдайр Эмрис, Священный Князь

Он любил море, правда любил. Бесконечно изменчивая, Могучая Морайг, Морайг-Неверная… для каждого из своих сыновей у нее есть свой лик, и голос ее звучит по-разному для каждого, кто удостоился ее объятий. Вечная, юная, она могла быть матерью или подругой, ласковой возлюбленной или жестокой убийцей, явиться в сиянии пены, или в свисте бури, или всего лишь отражением в волнах. Она становилась женщиной, если того желала, но всегда оставалась богиней. Морайг… Вилдайр не знал и не хотел знать, в каком из своих обликов она является, к примеру, Конри, если вообще является. Для самого же Князя некогда обвенчанного с Морем, равно как и с Войной, она была не женою даже, а именно подругой. Как Мэрсейл. И говорила с ним ее голосом.

Мэрсейл. Широкоплечая обветренная рыбачка, рожденная среди скал Ролэнта. Ее голос навсегда охрип в юности, ее руки никогда не забудут тяжесть весел и грубого плетения рыбачьей сети, ее суждения резки, речи суровы, а когда она обнимает своего супруга, даже крепкие кости Вилдайра Эмриса трещат в ее объятиях. Коварная Мэрсейл, она взяла его хитростью, но не столько своей, сколько коварством самой Морайг — обманчивое спокойствие, раздольный покой песен — и бездонная пучина ее ревнивой и жестокой любви. Он не был тогда Князем, он был никем, даже меньше чем никто — чудом спасшийся от подосланных братом убийц изгнанник с кучкой спутников, которые еще не признавали его вождем, не считали вожаком. А женщина, давшая ему приют на берегу, который еще не был Вилдайру родным, та, что разглядела за диллайнской желтизной взгляда волчью зелень, — она была просто женщиной в тот, первый раз. А оказалась богиней. Если подумать, ему просто повезло. Впрочем, Морайг не ответит, почему ей так приглянулся именно он, цесаревич-полукровка с порченой совиной кровью в жилах, почему она выбрала его — и позвала, и заговорила с ним голосом ролфийской рыбачки, и взглянула ее глазами.

А потом, смеясь, стояла по пояс в волнах и кричала, запрокинув лицо к далекой золотой луне: «Смотри, сестра, смотри, Локка, — он наш! Взгляни и скажи отцу — он наш!»

Они обе нашли его сами, его возлюбленные супруги, его богини — сперва Мэрсейл, а следом за нею и Вигдэйн — Вигдэйн-Огненная, яростная и непреклонная. Казавшаяся даже хрупкой по сравнению с подругой, она так похожа на котенка — пушистая, ласковая, домашняя Вигдэйн. Словно тепло очага, словно глоток горячего пряного эля, так славно согревающего, когда ты вваливаешься в натопленный дом с мороза и отряхиваешь иней с бровей… Вилдайр улыбнулся сравнению. О да, нежная Вигдэйн, уютно мурлыкающая, положив голову ему на колени, и впрямь похожа на ласковую домашнюю кошку. И кажется немыслимым, что из этих нефритовых глаз на подлунный мир смотрит сама Локка, а изящные тонкие пальцы княгини способны удержать что-нибудь тяжелее резного гребня. Кажется. Очень верное слово.