Михаил Королюк - Квинт Лициний 2

Юрий Владимирович улыбнулся, словно извиняясь, и развел руками:

— Как говорится, без комментариев. Но, Дмитрий Федорович, я очень, очень прошу отнестись к этой рекомендации крайне ответственно. Источник серьезней некуда. Просто поверьте мне.

Устинов слегка пожал плечами и повернулся к Титову:

— Герман, сколько до следующего запуска?

— Полгода. Только что крайний был, "Космос-954", восемнадцатого сентября.

— Ну, хорошо, — Устинов коротко кивнул, — обещаю, задачу конструкторам поставлю. Но надо оценить сначала объем. Может быть для этого всю компоновку менять надо. А там изделие очень непростое. В восемьсот килограмм реактор смогли уложить. Тебя только этот вопрос интересовал?

— Да, — Андропов твердо посмотрел на коллегу по Политбюро, — интересовал и очень беспокоил.

— Ну, считай, что ты скинул свое беспокойство мне. Разберемся. Пообедаем?

Они шли в столовую, перебрасывались малозначащими фразами, а в голове у Андропова который день настойчиво вертелись одни и те же вопросы: "ну почему "Сенатор" шлет такие материалы именно мне? Ладно, первые письма были по профилю Комитета. Ну, почти все… Но сейчас? С какого бока надо писать об этой инфляции председателю КГБ? О месторождениях ниобия и алмазов? Об атомном реакторе спутника? Да даже по таблеткам Леонида Ильича можно было бы найти иного адресата. Нет, понятно, что стране гатят путь в будущее, дают точку опоры. Но почему именно через меня? Ведь я не первый и, даже, не третий в иерархии. От силы пятый-шестой. Что же такое "Сенатор" видит в будущем именно обо мне"?

Юрию Владимировичу страстно хотелось узнать ответ на этот вопрос. И побыстрее.

Среда, 05 октября 1977, утро

Ленинград, Измайловский пер.

— Ну, ты как? — сразу от двери обеспокоенно уточнил я и завертел головой в поисках стула.

Тома сдвинула под одеялом ноги правее и кивнула, мол, садись на тахту. Я обрадовался – так даже лучше.

— Уже легче… — она поддернула одеяло повыше и опустила руки поверх. Тонкие пальцы сразу начали суетливо теребить ткань. Тома взглянула на них с укоризной и сцепила кисти в замок. — Глотать уже почти не больно, но температура по вечерам еще есть. И голова иногда болит.

Она полусидела, откинувшись на две подложенные под спину подушки, а тепло рыжевато-каштановых волос не давало забыть о разгулявшемся за окном листопаде. Мой взгляд невольно заскользил ниже, от прядей к ровному носику с горсткой неярких веснушек. Потом дальше, к живущей своей жизнь ямочке на щеке и по стройной шее, к чуть выглядывающей из-под одеяла тонкой ночнушке. В вырезе ее под горлом началом легкого изгиба проступали две тонкие косточки, а в беззащитной впадинке между ними билась, гипнотизируя меня, торопливая жилка.

Я с трудом отмер и, стесняясь охватившей меня нежности, перевел взгляд левей, на дальний угол пододеяльника. Там лежала, отброшенная, книга с узнаваемой обложкой – "Антимиры". Рядом, вытянувшись во всю длину, разметался знакомый котярий. Он даже не потрудился приоткрыть глаза, упорно продолжая делать вид, что спит, но самый кончик пушистого хвоста нервно подергивался.

— Забавное соседство, — улыбнулся я, лихорадочно ища тему для непринужденной беседы.

Тома посмотрела туда же и непонимающе вздернула бровь.

— Ну… "Мой кот, как радиоприемник…", — продекламировал я.

— А! — посмеялась она, — точно. А я и не заметила совпадения.

Кот прянул ушами и, приподняв голову, недовольно посмотрел на нас.

— Точно, и глаза зеленые, — хихикнула Тома и слегка подергала его за заднюю стопу, — что Васька, ловишь мир? О тебе писали?

Тот недовольно выдернул лапу, с предельно брезгливым выражением морды оглядел свою конечность и начал демонстративно ее вылизывать.

Я придвинулся к Томе и наклонился, вглядываясь. Склеры были чуть покрасневшими, кожа бледней, чем обычно, но по углам челюстей уже не выпирали лимфоузлы, а из-под глаз ушли темные круги. Губы, избавившись от сухих корочек, опять стали милыми и желанными. Тонкие такие, подвижные, с естественным четким контуром… Вот они мягко изогнулись в легкой искренней улыбке, а по краям на щеках загуляли две небольшие ямочки. Потом кончики губ поползли дальше, и улыбка приобрела ироничный оттенок…

— Хм… — одернул я себя смущенно. Выпрямился и хрипловато продолжил, — да… Плохо. Пустовато без тебя в школе.

Над переносицей у Томы коротко обозначилась сосредоточенно-вертикальная складочка, взгляд соскользнул с меня на обои за моей спиной. Улыбка на миг истаяла, но тут же вернулась, чтобы успокоить:

— Скоро уже. Доктор сказала, что недели полторы еще.

— И пойдем в мороженицу? — легкая хрипотца еще слышалась в моем голосе, но волнение улеглось, и я смог посмотреть ей прямо в глаза.

Там мелькнуло что-то непонятное, и она коротко задумалось, явно не о мороженом. Взгляд на миг стал из тех, которым скульптор смотрит на мраморную глыбу, в уме прикидывая, что таится в ее глубинах. Затем она суетливо заправила за ухо некстати выбившийся локон и, вдруг, залилась краской. У рыжих девиц это происходит легко и сразу, вот и Тома вспыхнула сейчас вся, от кончиков ушей и лба до выреза ночнушки.

— Что? — от неожиданности я подался вперед.

— Ох… — прошептала почти беззвучно, прижав ладони к пылающим щекам. Взгляд ее горестно заметался по одеялу, потом остановился, уткнувшись в одну точку. — Дюш… Как мне стыдно… Как никогда…

Она подтянула коленки и, уронив голову, обхватила их руками. Теперь я видел только ее макушку и поникшие плечи.

Лет десять-пятнадцать назад, там, в циничном будущем, я бы в первую очередь подумал бы о том, а не ведется ли сейчас со мной расчетливая игра; холодно анализировал, сколько в этой сцене от искусства кокетства и тонкого умения манипулировать мужчинами; взвешивал плюсы и минусы в открывающихся возможностях.

Год назад я бы испугался за целостность кокона, которым кропотливо оплел свой мирок.

Сейчас же сердце дерзко, по-мальчишески кричало "хочу любить!", и мне нечего было противопоставить этому горячему зову, рвущемуся из самой глубины души. Поэтому я просто ткнулся в темечко губами и, глубоко вдохнув запах волос, замер. В ушах будто зашумело море.

Мы помолчали, потом я отодвинулся и взял ее покорную кисть. Пальцы оказались холодными, и мне пришлось припрятать их между ладошками.

— Понимаешь, — начал осторожно подбирать слова, — что сделано, того уже не исправить. И пусть…

— И что теперь делать? — бесцветно спросила она, все так же упорно глядя вниз.

Я замер, вспоминая.