Виталий Каплан - Масть

Я тоже радовался – порученное мне дело двигалось лучше некуда. Рябой, морщинистый Михей Гаврилович, о котором все отзывались как о человеке опасном, подозрительном и непредсказуемом, легко заглотал наживку. Всего-то и стоило господину Мураведову насмерть упереться на десяти рублях, которые хотел он за такие полезные сведения. Если у Гаврилыча и были какие-то сомнения, то, столкнувшись с подобной алчностью, он враз успокоился. «Дело верное, – втолковывал я ему, потягивая скверное пиво. – И господина своего порадуешь, и рублей пятнадцать в карман положишь. Так не жмотись, я тебе ещё, может, не раз пригожусь».

Позавчера он всё и сладил, а я, стоя в Сумраке, наблюдал за ним. Хитрый жук столковался на шестидесяти пяти, выгадав тем самым даже не пятнадцать, а все двадцать пять рублей. И готово дело – смахнула старуха слезу, перекрестила девицу, посадили её в крытый возок, да и повезли куда следует.

Теперь оставалось главное, и тут уж предстояло тщательно выдерживать свою роль – не старухи ради, а чтобы всякие там невидимые наблюдатели ничего не заподозрили. Если, конечно, они будут. «Всегда нужно исходить из наихудшего предположения, – поучал меня дядюшка. – Ты же не можешь поручиться, что с третьего слоя Сумрака за тобой не подглядывают. Графиня же у нас такая… неожиданная. А надлежит её перехитрить!»

К Прасковье Михайловне явился я пешком, но одетый по самому лучшему разряду. Знала бы она, что вчера до полуночи я гладил парадный свой мундир и новые панталоны, до блеска начищал сапоги. Магией управиться было бы легче, но дядюшка настоятельно мне того не советовал. «Хоть оно тебе позволительно, а не полезно. В таких делах стоит подольше побыть в человеческой шкуре, чтобы уж никакой промашки не допустить. Стоит тебе по мелочи из образа выйти, так и по-крупному ошибёшься».

– Дворянин Андрей Галактионович Полынский, – отрекомендовался я, когда отворивший на мой стук кучер Павлушка провёл меня в гостиную, куда тотчас спустилась из верхних комнат барыня. – Гвардии поручик в отставке. Ныне служу государыне в Тайной экспедиции. И я к вам, Прасковья Михайловна, вот по какому делу…

Развалившись в предложенном мне кресле, сделал я длинную паузу. Забавно было смотреть на её побледневшее лицо. Ко всем прочим навалившимся бедам Скудельниковым только Тайной экспедиции и не хватало!

– Вот по какому делу, – продолжил я, безмятежно глядя на испуганную старуху. – Слышал от людей, что попали вы ныне в трудные обстоятельства и потому дворню продаёте. А после уж и на столбе объявление увидел. Так вот, желаю приобрести у вас мальчишку этого… как там его, бишь… Алёшку Котова. Мне лакей нужен – прежнего пришлось назад в деревню отправить, запил горькую. Уж сколько ни вразумлял я его, всё без толку. А тут объявление ваше… прямо как подарок Фортуны. Парнишка, написано там, поведения примерного, всякой хозяйственной работе обучен… словом, как раз то, что надо. И готов дать вам за него десять рублей! Да не ассигнациями, а настоящими серебряными рублями!

– Ох ты, батюшка! – всплеснула руками Прасковья Михайловна. – Да разве ж то правильная цена?

– Да разве ж нет? – изобразил я удивление. – В столичных газетах вон объявления о продаже дворовых людей печатают, так, бывает, и меньше просят за таких парнишек. Ему ж, я полагаю, и пятнадцати нет?

– Давай-ка, батюшка, соблаговоли откушать, чем Бог послал, – проявила сметку Прасковья Михайловна. – За трапезой и о цене потолкуем.

– Откушать можно, – соблаговолил я. – У нас в полку была в ходу поговорка: «Коль воин сыт, то и держава крепче».

Барыня тут же кликнула Настасью, и вскоре сидел уже я за накрытым белой скатертью столом, передо мной стояло блюдо с нарезанными ломтями свиного окорока, тарелка с маринованными лисичками, тарелка с солёным груздями, блюдо с маленькими, в указательный палец длиной, солёными огурчиками, блюдо с рыбным пирогом… ну и конечно, принесённый с ледника стеклянный графинчик. В этом доме, как выяснилось, настаивали её на лесной рябине с добавкой каких-то незнакомых мне травок. Бабкина наука, видать, в дело пошла.

Отдал я дань всему, от чего двумя неделями раньше отказался графский стряпчий господин Мураведов. Ибо мы, поручики, не какие-то там скучные бумажные крючки в очочках, мы люди военные, склонные ко всем радостям жизни.

– Так почему же десять рублей не кажется вам достойной ценой? – осведомился я, утолив первый голод.

– Так разве ж это цена? – возразила барыня. – Вот давеча я девку сенную продала, сестру Алёшкину, так за сто рублей!

Ну, положим, не за сто, а за шестьдесят пять… это лишь по бумагам значилось сто, и об этом княжий управляющий Михей Гаврилович заранее с нею условился… там цена поднималась с пятнадцати и за два часа долгих споров остановилась наконец на шестидесяти пяти. Но проявлять такую осведомлённость мне, конечно же, не стоило.

– Так то ж девица, – усмехнулся я. – Небось, красоты неописуемой? Стало быть, и цена. Ежели кто такие деньги за девку готов отвалить, то не для того же, вестимо, чтобы она пол мела и гусей пасла? А тут мальчишка, пригодный для всякой мелкой хозяйственной работы и услужения. Силы особой не требуется, не мешки же пятипудовые носить, не на лугу косой махать, не брёвна таскать… А значит, и цена должна быть меньше, чем за взрослого мужика.

– Так это ж он сейчас мальчонка, – подняла палец барыня, – а года через два-три вырастет, заматереет, в такую мужицкую силу войдёт!

– Так я ж сейчас его у вас приобретаю, а не через три года, – улыбнулся я. – Вам же срочно продать требуется, верно?

– Оно-то, конечно, так, – пожевала она губами, – да только обстоятельства у меня плачевные, червонец ваш меня не спасёт ничуть.

И где-то с полчаса излагала она мне плачевные свои обстоятельства. Я слушал, выражал всяческое сочувствие, призывал кары Божьи на головы прохиндея Павла Ивановича, негодяя графа Розмыслова, злодея-стряпчего Мураведова.

– Исходя из искреннего к вам сострадания, готов добавить пять, – пошёл я на уступки. – Подумайте, целых пятнадцать рублей серебром!

Пятнадцать барыню, конечно, не удовлетворили, и торг продолжился. Цена сперва выросла до двадцати, потом доползла до двадцати пяти, но и того старухе было мало.

Пока мы спорили, кухарка Настасья убрала со стола недоеденное и притащила вскипевший самовар, расставила на столе вазочки со всяческими вареньями. Особенно понравилось мне брусничное. Надо будет потом у Прасковьи Михайловны закупиться. Равно как и огурцами. Дядюшка, оказывается, знал, что советовал!

– Ну, вот вам последнее моё слово: тридцать! – выдув вторую чашку ароматного, с мятой, чая, возгласил я. – Разоряете меня, но только из уважения к благородной женщине, претерпевающей таковые бедствия! Тридцать рублей! Серебром!