Александр Волков - Владигор. Князь-призрак

— Нет! Нет! Не хочу! — закричал он, выставив перед собой руки.

— А куда ты денешься? — ехидно зашипел над его ухом тенорок Урсула.

— Нет! Не хочу! Пронеси! — хрипел Десняк, жадно ловя ртом слоистый дым.

— Вспомни несчастных, гниющих в твоих подземельях, — холодно продолжал Урсул. — Они-то в чем виноваты? Или опять опыты для общей пользы?

— Довольно, пощади! Всех отпущу! Хоромы возведу для убогих!..

— Врешь, хам! Выйдешь отсюда и забудешь про все! — гневно крикнул Урсул, поворачивая шкатулку и направляя на Десняка яркий голубой луч.

— Нет! Клянусь! Отсохни моя рука, если забуду!

Десняк упал лицом в пол и пополз к Урсулу, путаясь коленями в шелковом подоле рубахи.

— Вот так-то лучше, — услышал он над головой голос Урсула. — Не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати, — так у вас говорят?

— Так точно-с! — подтвердил Десняк, стукнувшись лбом в половицу.

— Ты согласен?

— Согласен! Всегда согласен! Глас народа — глас божий!..

— Ну тогда иди, я отпускаю. Вижу, что поумнел, пень старый! А то пришел: то ему не так, это…

Голос Урсула постепенно отдалялся и таял в ушах Десняка. В последний миг перед ним возникла глубокая воронка, с ее дна в глаза ему ударил ослепительный голубой луч, а затем все погрузилось в удушливую тьму.

Глава шестая

Очнулся Десняк в своей каморке на верхнем ярусе рубленой башни. Бычий пузырь в окошке был окрашен в кровавые закатные тона, а на лавочке у двери сидел Ерыга и пристально смотрел на своего господина. Его правый глаз горел злым волчьим огнем, а в левом светилась такая собачья преданность, что Десняку на миг померещилось, что и само лицо опричника, до глаз заросшее кое-как соскобленной и подпаленной щетиной, грубо слеплено из двух половин: волчьей и собачьей.

Десняк с трудом оторвал бороду от столешницы и вдруг с ужасом увидел перед собой сухую, обрубленную по локоть человеческую руку.

— Что… это? — спросил он, с силой смахнув со стола этот жуткий предмет.

— Рука-с! — с собачьей улыбочкой прошептал Ерыга.

Лицо его подобострастно осклабилось, но глаза вспыхнули ярой, неугасимой злобой, от которой по спине Десняка пробежала холодная колкая дрожь.

— Сам вижу, что не хер собачий! — буркнул он. — Но почему здесь? Кто принес?

— С ладьи доставили-с, от Урсула, — пролепетал Ерыга. — Сказали, будто вы сами приказали-с!.. Для опытов.

— Для опытов, говоришь? — Десняк привстал с табурета и навис над столом, широко расправив сухие костистые плечи. — Будут им опыты! Такие опыты, что всем чертям тошно станет! Понял?

— Понял-с! — кивнул Ерыга, поочередно подмигнув господину собачьим и волчьим глазами.

— Ну так чего ж ты сидишь? — сквозь зубы процедил Десняк. — Как медовуху жрать, так первый, а как харчи отрабатывать, так не допросишься! Паразиты! Дармоеды проклятые!

— Не пори горячку, хозяин, — грубо перебил Ерыга, — еще не вечер…

— А смола? Пакля? Трубки камышовые? Провозитесь до третьих петухов, а луна ждать не будет! Взойдет, и хрен вы тогда к бортам подплывете, всех копьями переколют, как налимов!

— Не боись, хозяин, не переколют, — проворчал Ерыга, поднимаясь с лавочки, — и за смолу не беспокойся, все готово: и смола, и пакля, и трубки, и крючья с веревками, — отработаем твою медовуху…

Опричник молодцевато одернул полы кафтана и взялся на ручку двери.

— Девку мне не попортите, — сказал Десняк, морщась от скрипа несмазанных петель, — и шкатулку с камнем не утопите!

— А с купцом как? Топить или тоже доставить?..

— Ты что, глухой? Я сказал: девку и шкатулку с камнем! Еще вопросы есть?

— Никак нет!

Ерыга пригнул голову, ссутулил толстые плечи, шагнул через порог и с долгим певучим скрипом прикрыл за собой дверь. Оставшись один, Десняк встал из-за стола и прошел вдоль стен каморки, крепкими желтыми ногтями сбивая с концов лучин сизые червячки нагара. Огоньки, освобожденные от тяжести пепла, ярко вспыхивали, озаряя багровыми всполохами закопченный потолок, глиняные горшочки на полках, берестяные свитки на гвоздях и сухую растопыренную руку на грубо протесанных топором половицах. Десняк поднял ее с полу, посмотрел по стенам и, отыскав свободную сыромятную петлю, сунул в нее обрубок кистью вверх. Петля оказалась велика, но когда он стал затягивать ее вокруг костлявого запястья, сухие пальцы вдруг зашевелились и сами вцепились в ремень мертвой хваткой.

Среди ночи на пристани поднялся страшный переполох. Корабельные мастера, спавшие на берегу под опрокинутыми лодками, проснулись от жаркого зарева, охватившего сразу полдюжины ладей, несших на своих треугольных штандартах вышитые золотом волчьи морды. В ревущем пламени заметались черные силуэты стражников, швыряющих в воду горящие тюки и сундуки с товаром, затрещали мачты, разбрасывая над красной рябью огненные лохмотья парусов, а невесть откуда взявшиеся опричники стали поспешно сталкивать в воду раскиданные вдоль песчаной кромки плоскодонки.

Но их старания запоздали. Пока искали весла, пока обматывали мокрыми рубахами головы и руки, огонь разбушевался и обрушил на подплывающих спасателей такой плотный град раскаленных углей, что на опричниках вмиг высохли и задымились кафтаны, а несколько особенно ретивых едва не лишились глаз и не обварили руки, стараясь выхватить из кипящей воды хоть малую толику расплывающегося добра.

Когда пламя по доскам обшивки достигло воды, спасатели поняли, что рваться к догорающим ладьям бессмысленно и, прикрывая лица от жара, стали высматривать среди горящих обломков головы утопающих. Но и здесь их постигла неудача: купцы со своей свитой и стражей то ли сгорели в пожаре, то ли, бросившись в воду, сразу пошли ко дну под тяжестью драгоценностей, с опрометчивой жадностью рассованных по карманам кафтанов и шаровар.

Впрочем, это обстоятельство не особенно опечалило спасателей. Войдя в азарт нечаянной огненной потехи, опричники лупили по воде баграми, бросали с бортов четырехпалые кованые «кошки» и от души потешались друг над другом, когда над багровой рябью показывался рваный башмак или полуобъеденный собачий костяк, кишащий мокрыми блестящими раками.

Правда, один раз багор Ерыги зацепил что-то тяжелое; когда опричник подтянул свою добычу к борту, из-под воды ему в лицо ударил такой яркий белый луч, что он выпустил шест и, злобно выругавшись, прикрыл ладонями обгоревшие брови. Когда он раздвинул пальцы, луч почти угас, погрузившись в темную бездну, но конец багра еще колыхался на поверхности подобно рыбачьему поплавку.