Дмитрий Емец - Билет на Лысую гору

Старушка поправила под головой рюкзак и задумчиво уставилась в потолок.

– Наклонись-ка, Улита, наклонись, сладкая моя! Шепну я тебе кой-чего в румяное ушко! – велела она.

Улита, хотя и без особого рвения, склонилась над лежащей Аидой Плаховной. Мамзелькина шептала долго. То и дело она начинала горячо жестикулировать и даже хватала Улиту за цепочку на шее. Молодая ведьма не переспрашивала, только кивала. Ее лицо светлело, но все же, как показалось Даф, сомнения окончательно не рассеялись.

– Ох, не люблю я этого Подземья!.. Вы уверены, что это прокатит? – сказала она, морщась.

– И, милая, не нам с тобой судить, что прокатит, а что не прокатит. Иной раз канат оборвется, так на волоске человечка вытащишь! Так-то вот! – сурово сказала Аида Плаховна.

Улита не стала спорить. Перед тем, как покинуть резиденцию мрака, она наведалась в кабинет Здуфса и вырезала из рамы уцелевший холст с портретом горбатого карлика Лигула. Холст был скатан и без особых церемоний засунут за голенище высокого сапога.

– Зачем? – спросил Мефодий.

– Как зачем? А родное лицо иметь поблизости? – таинственно отвечала ведьма, и больше никаких объяснений не дала. Нарисованный Лигул, лишенный возможности видеть и слышать что-либо, угрюмо ворочался в сапоге.

Поманив за собой остальных, Улита быстро направилась к выходу. Мефодий, Даф, Мошкин и Ната с Чимодановым торопливо потянулись за ней.

– Э-э… нет, голубчики! Куда? Так не пойдет! – произнесла с пола Мамзелькина.

– А что такое? – не понял Мефодий.

– Как что? Оглушил старушку и рад, Раскольников проклятый? Что ж, мне так и лежать, покуда меня найдут и – хи-хи! – приведут в чувство? Я желаю страдать с комфортом. Ясно тебе, гадик?

– Ясно, Аида Плаховна!

– А раз ясно, то медовушка-то моя где? Не у Арея ли в кабинете? Если уж деградировать, так с музыкой!

– Нет уже у Арея кабинета. Все Здуфс уничтожил… Один бочонок я только припрятала. Там, под лестницей! – с готовностью наябедничала Улита.

– Неужто медовуху вылил, аспид? Не врешь?

– Не вру, бабушка!

– Убивают за такие вещи! Отольются кошке старушечьи слезки! На мою отраду посягнул! – сказала Аида Плаховна с величайшим негодованием.

А внимательные глаза ее уже косили в сторону лестницы. Мамзелькина явно прикидывала, ползти ли ей или дойти ногами и там еще раз лишиться чувств. Мефодий подумал, что не завидует Гарпию Здуфсу, если тот вздумает не вовремя очнуться. Есть вещи, которых не прощают даже милые старушки с сельскохозяйственными орудиями в брезентовых чехлах.

Глава 5

Трон для бывшего официанта

Телефон зазвонил около восьми утра – в то самое время, которое Эдя Хаврон, как добродетельный лентяй, всегда проводил в обществе подушки и одеяла. Едва Эдя поднял трубку, как из нее раздался напористый голос. Вначале Хаврону показалось, что он никогда его не слышал, и лишь несколько мгновений спустя, зацепившись за знакомое слово, узнал. Голос принадлежал Феликсу.

– Очухался, матрос? Морда лица не болит? Хочу тебя обрадовать. Мы тут с друзьями посовещались и решили, что деньги ты должен отдать не позже, чем послезавтра.

– Но мы же договаривались…

Голос в трубке стал жестким, как подошва.

– Повторяю: послезавтра! Тебе все понятно, или мне приехать растолковать?

Эдя буркнул, что ему все ясно и что утруждать себя приездом нет необходимости.

– Опять шутишь, матрос? Смотри, дошутишься! Запомни: послезавтра!

Эдя аккуратно опустил трубку на рычажки и задумался. Спать ему мгновенно расхотелось. Сон как из нагана пристрелили. Пока он соображал, что к чему, за его спиной кто-то с чувством зевнул. Похоже, телефонный звонок разбудил не его одного. Эдя поспешно повернулся. На стуле у кровати, томно обмахиваясь веером, сидела фея.

«Ну, сколькодюймовочка она сегодня? Двух или трех?» – поспешно стал соображать Хаврон. Это было принципиально.

– Фу, как живот болит! Она опять вчера лопала, что придется. Ужасная изжога! В желудке точно полк гномов переночевал! – пожаловалась фея и махнула веером так сильно, что все журналы в комнате взлохматило внезапным порывом ветра.

Эдя едва успел вцепиться в одеяло, иначе оно тоже отправилось бы в полет.

– Прошу прощения, друг мой! Почему-то всякий раз, когда феи говорят о сестрах, культура слетает с них, точно луковая шелуха. Закон близкородственного хамства, как я его называю! – спохватившись, продолжала фея.

«Трехдюймовочка!» – сделал вывод Хаврон.

– Ты видел вчера мою сестру? – пытливо продолжала фея.

– Да, – осторожно признал Эдя.

– И она тебя ни во что не превратила? Хм… Можешь не отвечать. Вижу, что нет.

Эдя на всякий случай промолчал.

– Странно, очень странно. Надеюсь, она не называла тебя «великанчиком»? Она называет так тех, кто ей понравился! – ревниво продолжала Трехдюймовочка.

– Меня? Пеликанчиком? Ничего подобного! – благоразумно притворяясь глухим, замотал головой Хаврон.

Трехдюймовочка хлопнула его по пальцу веером.

– Не врешь? А ну-ка посмотри на меня!.. И ты не согласился быть ее пажом?

– Я? – возмутился Хаврон. – Да за кого вы меня принимаете?

– Это хорошо! Очень хорошо! – одобрила Трехдюймовочка. – Ты меня успокоил, дружок. Значит, мне можно не превращать тебя в яблочный огрызок. И в мозоль на пятке у почтальона тоже можно не превращать.

Хаврон натянуто улыбнулся, глядя в голубые глаза феи.

– В детстве у нас с сестрой было странное отношение к любимым игрушкам друг друга. Она обращала мои игрушки в пепел. А все почему? Потому что однажды я попала из крошечного такого боевого арбалета в ее розового зайца, который только и умел, что устраивать радугу! Это было совершенно нечаянно и всего семь стрел подряд!.. Ну не кошмар ли?

Эдя подобострастно закивал.

– А что было, когда мы выросли! Просто ужас какой-то! Сколько она прикончила моих пажей, ты даже представить не можешь! Двоих, помнится, превратила в червей, одного – в кухонную мочалку, еще одного, самого симпатичного, в ерш для чистки сантехники! – продолжала бушевать Трехдюймовочка.

– И всех необратимо?

– Само собой. Абсолютно необратимо. Да и потом, если б я и могла снять колдовство, зачем бы я это стала делать? Зачем мне паж, который хотя бы пять минут был ершиком для унитаза? – заверила его фея.

– А ты? Что делала ты? – спросил Хаврон.

– Я само терпение! – с ангельским выражением отвечала Трехдюймовочка. – Но, согласись, это в конце концов несправедливо, когда у одной сестры есть пажи, а у другой нет. Однажды я устроила субботник и продергала всех ее пажей, как морковку. Превратила всех в белых мышей и – фьють! – на опыты. В общем, теперь у нее тоже никого нет… Потом, правда, мы заключили соглашение, что не будем трогать пажей друг друга, но, сам понимаешь, тут дело скользкое… Если с потолка упадет люстра или веер сработает сам собой, случайно – то это будет чистейшей воды фарш-мажор. Да-да, именно «фарш-мажор», как называет его моя сестренка.