Аспект белее смерти (СИ) - Корнев Павел Николаевич
Вдох-задержка-выдох. Раз-два-три.
Тепло в себя, тепло по телу, тепло из себя. Раз-два-три.
И как-то резко полегчало, будто второе дыхание при долгом беге открылось.
С улицы донёсся непонятный шум, и я бросил скребок, подошёл к входной двери. Думал, вернулись давешние неофиты, но хоть выстроившимся на площадке мальцам и было точно так же лет по двенадцать-тринадцать, у этих рубахи оказались подпоясаны кушаками. Да и наставник ими занимался другой.
— Любой заклинательный аркан, если не брать в расчёт атрибут тайнознатца, это всего лишь последовательность действий-приказов. — Он поднял руку на уровень груди, сотворил огненный шар размером с яблоко и перечислил: — Ограждение, воспламенение, насыщение. При необходимости добавляется движение.
Но, к вящему моему разочарованию, монах не запулил огненным шаром в один из гонгов, а небрежным взмахом руки его развеял.
— Каждый приказ создаётся отдельным усилием, поэтому сотворение мало-мальски сложных заклинаний требует наличия не только меридианов, но и узловых точек для разделения энергетических потоков. Для неофитов проработка абриса — дело весьма отдалённого будущего, вам сейчас доступны лишь самые примитивные… чары. — Наставник презрительно скривился, а потом нацелил руку на один из гонгов и объявил: — Нагрев! Фокусировка!
Я будто дуновение тёплого ветерка уловил, а затем в самом центре медного листа вспыхнула алая точка. Область раскалённого металла начала стремительно расширяться, и монах опустил руку.
— Нагрев требует лишь голой силы и выносливости. Для этого вы закаляете дух и тело. Собрать энергию в одной конкретной точке несравненно сложнее. Обычно неофиты годами пытаются зажечь взглядом свечу, и лишь после этого им дозволяется перейти к чему-то более серьёзному. И что это в итоге даёт? Ничего! На следующем этапе приходится осваивать принципиально иные способы управления энергией, время оказывается растраченным попусту. Вам это не грозит. Нагрев! Фокусировка!
Последние слова монах уже выкрикнул, и его подопечные все, как один, вскинули руки и попытались раскалить медные гонги. Возможно, у кого-то и получилось нагреть металл, но никак внешне это не проявилось.
У меня невесть с чего разболелась голова, и я отступил вглубь часовни, снова начал счищать с пола капли воска. Так и подмывало зажечь взглядом одну из свечей, но не стал нарываться на неприятности, окончательно уверившись в своём решении обратиться за советом к монастырскому целителю.
Всего-то ведь и надо, что попросить монашка отвести к брату Светлому.
Чай, в такой малости не откажет.
Не тут-то было! Явился за мной брат Тихий мрачнее тучи, его левое ухо сильно опухло и цветом сравнялось со зрелой сливой.
— Воду бы поменять, — сказал я, но тот ничего и слушать не стал.
— Не надо! — отрезал брат Тихий. — Тащи на помойку и проваливай! Завтра к заутрене жду! Живей давай! Шагай!
Мелькнула мысль, что влетело ему из-за того, что посторонний оказался свидетелем занятий с неофитами, но на обратном пути я приметил сразу нескольких послушников, спешно таскавших куда-то воду и коловших дрова. Тут-то и вспомнилось, как монашек шептался с ними, прежде чем поручить мне ту или иную работу. Не иначе лодырей наказали за лень, а моему провожатому всыпали за грех стяжательства.
Так ему и надо!
На Заречную сторону я вернулся только в два пополудни. Идти в Гнилой дом было слишком рано, но на базаре решил пока не отсвечивать, вместо этого отправился потолкаться среди босяков на задворках «Золотой рыбки». Вокруг выставленных на попа перед питейным заведением бочек кучковались мужички — кто ещё только начинал поправлять здоровье, кто уже прилично накушался. Наша мелюзга рядом с ними сегодня не вертелась, поскольку что похмельные, что запойные одарить могли только лишь подзатыльником. Ещё и карманы не обчистить — у таких обычно в них ветер гуляет, в долг пьют.
Мимо проскакали трое верховых, и у меня от изумления едва челюсть не отвисла. Мало того что никто вслед уряднику и паре стрельцов комком грязи не запулил, так босяки не засвистели даже. И пусть стражники сопровождали экипаж, на дверцах которого красовалась вписанная в круг пятиконечная звезда с окаймлённым молниями кулаком, оградить от оскорблений церковный знак мог исключительно тех, кто находился внутри.
У кабака с кружкой пива в руке стоял Сыч, я подошёл к нему и указал на переваливавшийся с кочки на кочку экипаж.
— Это чего тут?
— Духолов прикатил, — пояснил босяк и глянул сверху вниз. — Не слышал разве, приблудные духи бродягу высушили?
— Так это в прилив было!
— Не-а… — покачал парень головой. — В прилив первого. Второго этим утром нашли.
Я не удержался и присвистнул.
— И где?
— За Свиным углом.
— Дела!
— Угу, — согласился со мной Сыч. — Барон велел препятствий церковникам не чинить, а кто дурить начнёт, того бить нещадно.
— С Бароном шутки плохи, — кивнул я и уточнил: — Наших не видел?
— На заднем дворе глянь.
Я обошёл дом и сразу наткнулся на Сивого и Гнёта. Первый больше не красовался жилеткой, второй скрёб босую пятку.
— О как! — поразился я. — А обновки ваши где?
Парни кисло глянули в ответ.
— Мы на праздник поносить брали! — напомнил Гнёт.
— Лука сказал вернуть? — догадался я.
— Ага, — бесхитростно подтвердил Сивый и шмыгнул носом. — Завёл себе любимчика!
— Вздуть его надо! — рубанул рукой воздух Гнёт.
— Луку? — пошутил я, но пацанам было не до смеха. Мне посоветовали катиться со своими хохмочками прямиком к чёртовой бабушке. Ну и я в долгу не остался. Чуток пособачились.
Наши мелкие рыли носами землю, выискивая оброненные медяки и оторванные пуговицы, а заодно прочие хоть сколько-нибудь ценные вещички. Найденное они таскали Гнёту и Сивому. Я нигде не заметил Рыжули, и поскольку заявился на задворки «Золотой рыбки» исключительно ради девчонки, то задерживаться там не стал и отправился восвояси. На соседней улице привязался чей-то кудлатый пёс с обрывком верёвки на шее. Наглая собаченция всерьёз вознамерилась меня покусать, едва сумел отогнать её выломанной из заборчика штакетиной.
Тварь какая!
В иной раз я бы после такого непременно сделался всеобщим посмешищем, ещё бы и ограду чинить заставили, а сейчас никто ни на заливистый собачий лай, ни на треск доски внимания не обратил. Очень уж увлечённо судачили о чём-то местные кумушки. Но штакетину я в любом случае на место вернул. Дальше столковался с двоюродным братцем об уроке грамоты и честно заплатил за него и за прошлый две деньги, а когда после пересчитал монеты, то с превеликим сожалением отказался от похода в булочную и поплёлся сразу домой.
В Соломенном переулке одолела детвора, пришлось развлекать малолетних оболтусов фокусами, зато получил от них пару сухарей с изюмом. Мальцы рассказали, что никто из наших в Гнилой дом пока не возвращался, так что я дошёл до уходившей в камыши тропинки, а там уселся на плоскую каменюку, запрокинул голову к облачкам и попытался втянуть в себя то, что полагал энергией неба, но нисколько в этом не преуспел. Дышал и дышал. Ни тепла, ни стылости. Ничего.
О-хо-хо! Хорош бы я был, сунувшись со своими выдумками к монастырскому целителю!
Накатило разочарование, но как раз в этот момент в переулок завернули Рыжуля, Мелкая и Хват. Последний тащил две корзины, девчонки шагали налегке.
Я вскочил с камня и нахлобучил на голову картуз.
— Привет!
Рыжуля улыбнулась, Мелкая состроила рожицу, Хват протянул мне одну из корзин и спросил:
— Ты чего тут?
— Да так, — неопределённо пожал я плечами. — Что тащите?
— Мослы. Похлёбку варить будем.
— И костный мозг есть! — расплылась в счастливой улыбке Мелкая и облизнулась.
Мы двинулись к зарослям камыша, Рыжуля вдруг глянула на меня и спросила:
— Серый, ты уже завтра с тем дурачком дерёшься?
— Ага, — подтвердил я с показной беспечностью. — Взгрею его.
