Когната - Алексей Борисович Сальников
Константин видел фотографии и Фумуса, и Секунды. Девочка удивительным образом походила на обоих родителей. К абрису лица непойманного дракона с его тяжелой челюстью и высоким лбом лепился короткий прямой нос, спокойные глаза и слегка улыбающиеся губы матери. Светлые волосы и темные брови передались по женской линии. Это все было так — непонятным образом, несмотря на обстоятельства — мило, что Константин подмигнул девочке, когда она уставилась на него очередной раз.
Чуть позже вошла Волитара. Константин не раз спрашивал еще на стадии планирования, а не боится ли она, что Секунда знает ее в лицо. Могло быть так, что Фумус показал подруге жизни несколько изображений бывшей. «Знает, и что? — отвечала Волитара по-разному, но в одном ключе. — Мы будем надеяться, что это ее деморализует». «А может быть, тебе совсем не появляться в кафе?» — говорил не только Константин, но и ее брат, и муж говорили, но она только раздраженно отмахивалась.
Некоторые драконы из комитета сделали ставки на то, кто кого убьет во время захвата: Волитара Секунду или наоборот. Нашлись драконы, что поставили на Секунду, потому как Волитара не у всех вызывала симпатию. И люди тоже поучаствовали бы в споре, но их остановила сомнительная идейная составляющая такого действа, основанного на жажде наживы и крови. А так, в кулуарах они склонялись больше к Секунде, пускай она и натворила зверств, но все же родилась своей, человеком. Волитара, узнав о споре, поставила на себя.
Секунда была одета в легкое светлое платье, что-то вроде сарафана, туфли у нее были не на каблуках, даже не на платформе, а со шнуровкой, такие, чтобы держались, если внезапно потребуется, бежать, лететь, и чтобы приземляться без проблем. Одну руку она держала на столе, прикрывая пальцами кошелек, вторая у нее, как на грех, постоянно по локоть оставалась в сумке, ремень которой был перекинут через плечо. Секунда не выражала беспокойства. Не оглядывалась, при этом очевидно замечая внимание дочери к Константину: до Константина донеслось невозмутимое «…невежливо…» среди других слов.
Константин вспоминал в эти минуты слова инструктора по бою с драконами: «Вы даже не надейтесь бороться с ними. Они в два раза больше своего веса могут поднять. Улететь, конечно, не могут, а вот отшвырнуть — запросто. Так что главное правило: не подходить к ним спереди. Если не повезло, бросайте хлопушку и стреляйте. Кончились хлопушки — просто стреляйте. Лучше в туловище. Не прикончите, так хоть дыхалку собьете, выгадаете себе еще немного жизни и творчества. Кончились патроны — тыкайте стилетом. Лучше все, что есть, втыкайте в одного, потому что, если вы остались без патронов перед несколькими драконами сразу, экономить уже смысла нету, вам конец. Хотя бы ближайшую каракатицу заберите с собой. Конечно, случаются невероятные подвиги, и мы о них знаем, но еще больше происходило не-подвигов, которые закончились бесславной гибелью, и результатом их был только труп товарища, и никаких следов, что драконы как-нибудь пострадали, ни одной синей капли на всю округу». Константин прикинул, что отбросить его от себя Секунда не сможет, а вот выкрутиться — вполне.
Волитара тоже пришла налегке, даже без сумки, куда можно было положить оружие на всякий пожарный. «Если она бахнет, нас все равно по стенкам раскидает, я доспех надену или не надену, разницы никакой не имеется», — объяснила она заранее.
Почему-то заинтересовавшись новым посетителем, Секунда обернулась.
И Константин увидел знакомое выражение на ее лице. Примерно такая у него была физиономия в отражениях драконьего дома, когда он отыскал заряженную батарейку для стилета. «Так, — успел подумать он, — мы еще живы, а значит, это не бомба, так что может быть огонь, если у нее дома какие-нибудь запасы вяленой конины лежат и она их не прекращала есть». Он сунул руку в сахарницу, снял хлопушку с предохранителя и ахнул об пол. В воздухе закружились блестки, девочка с восхищением от фокуса, а Волитара — с недоумением взглянули на Константина, он кинулся к Секунде, чтобы отобрать у нее сумку и, наконец, скрутить. В следующее мгновение девочку швырнуло к стене, будто она начала неумелый полет спиной вперед, ударилась и упала. Константин еще удивился: «Они могут летать так рано?», но увидел напитавшееся синей кровью платье, и сердце его сжалось от ужаса. Волитару тоже отбросило от Секунды. Константин понял, что Секунда подстрелила их обеих, не вынимая пистолета из сумки.
Жена Фумуса вынула ствол и подносила его к собственному подбородку, очевидно собираясь распрощаться с жизнью. Но Константин сбил Секунду со стула, вцепился в руку с пистолетом. Секунда завертелась под ним, довольно ловко, к досаде Константина, перехватила пистолет другой рукой, попыталась выстрелить в голову Константину, а не себе, за что тот, осыпаемый штукатуркой и осколками плафона с потолка, изо всех сил ударил ее лбом в лицо, но старался он зря: это не оказывало того ошарашивающего эффекта на драконов, как на людей. Последовал еще один выстрел, который прошиб Константина сбоку, и он сразу потерял бóльшую часть боевого энтузиазма. Впрочем, ему хватило и того, что осталось, чтобы снова схватить пистолет. И тут он почувствовал, что в шею ему что-то впилось, левую руку словно ударили током, и она резко ослабла. Он ощутил еще несколько таких уколов в разные части спины, догадался, что это стилет, вынутый Секундой из сумки свободной рукой, навалился всем телом на эту руку, чтобы она перестала быть свободной, подумал: «Хорошо, что она себе в горло не догадалось ткнуть стилетом, а то все было бы зря», и налетела группа захвата. Константина оттащили, Секунду держали, девочку куда-то несли. Взорвалась еще одна хлопушка.
Константин, лежавший навзничь, увидел, что ширящаяся лужа его красной крови, лившейся из онемевшей спины, пытается соединиться с такой же лужей синей, которая уже натекла из в кои-то веки кротко валявшейся Волитары. Константин представил, что, если лужи смешаются, будет некрасиво, он силился вспомнить, какой цвет тогда получится, но его никакой не устраивал. Он попытался заслонить свою лужу рукой, но пальцам попалась ладонь Волитары, и он сжал ее кисть, а та была одинаково холодной что у здорового дракона, что у мертвого, что у раненого. Это было до такой степени грустно, и, позже анализируя эти события, Константин решил: именно от этой грусти
