Вверх по реке (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— И кто эти люди? — спросил я у Оцелотти, стоящего вместе со мной и Кукарачей на носу пакетбота.

— Затерянное племя какое-то, — пожал плечами тот.

Наверное, какой-нибудь исследователь отдал бы правую руку за то, чтобы найти их и весь этот город. Солдатам же на это наплевать.

— А отчего не всех к работе приставили? — влез Чунчо. — Что за бездельники у вас бродят?

Он не переставал удивлять меня. По словам Кукарачи, Муньос ни дня не работал, жил воровством, потом разбоем, однако при этом обладал исключительным чувством социальной справедливости. Легко мог разграбить и спалить усадьбу какого-нибудь плантатора, а после раздать все деньги и ценности беднякам, всю жизнь горбатившимся на этого человека.

— Местная аристократия или кто-то вроде, — ответил Оцелотти. — Работяги за них горой — вот и не трогаем. В первые дни полковник хотел уровнять всех, но эти, — он махнул рукой в сторону группы рабочих, тащивших телегу, заваленную фруктами, — пахали за себя и за них, а те, — он указал на сидящих в тени бездельников, — и палец о палец не ударили. Работяги им и так большую часть своей еды отдавали. А когда кто-то из наших силой пытался лодырей к делу пристроить, так сами работяги на него и накинулись. Мы пристрелили парочку для острастки, но приставить к делу дармоедов так и не смогли.

Оцелотти спрыгнул на каменную пристань, передав трос первому же попавшемуся работяге. Мы с Кукарачей последовали за ним, нам никто не препятствовал. А вот когда на берегу оказался Чунчо, Оцелотти махнул солдатам, и двое десантников тут же подошли к рагнийцу. Карабины у обоих висели на плечах, однако сразу стало ясно: Чунчо с нами не пойдёт.

— Ваши люди пока посидят у нас в казарме, — сказал Оцелотти. — Вы же сколько времени на супе из концентратов? А там их угостят нормальной едой.

— А мы? — спросил я.

— Полковник сейчас в штабе, — ответил Оцелотти. — Думаю, он уделит вам время.

— Я останусь со своими людьми, — заявил Кукарача. — Твои дела с полковником меня не интересуют. Я в них лезть не хочу.

Я отлично понимал его и сам бы с удовольствием держался от подобных вещей подальше.

Оцелотти вообще никак не отреагировал на слова рагнийца, просто направился к одному из восстановленных зданий. Видимо, оно служило полку штабом. Я мне оставалось только не отстать от него. Разваленный город был весьма велик и на поверку представлял собой настоящий лабиринт. Без провожатого я тут точно заблужусь.

Не знаю, уж чем тут занимались в штабе полка: обстановка внутри здания царила сонная. На местах находились всего пара дежурных, да и те откровенно в потолок поплёвывали. Вообще тут царила какая-то партизанская атмосфера — от дисциплины одна только видимость. Конечно, откровенных нарушений нет, но к рутинным обязанностям, вроде караулов, относятся спустя рукава. Пока шли к штабу я видел часовых, охранявших склады. Они стояли расслабленные, привалившись спинами к стене, сняв винтовки с плеч. На меня пялились, как на явление святого, да и на рагнийцев в порту глядели примерно также. Гости тут явно бывают не часто.

Сам Конрад сидел за массивным, вырезанным из местной древесины столом, и что-то сосредоточено писал. Он изменился с тех пор, как было сделано фото, на котором я увидел его. Погрузнел, раздался в талии, и это только подчёркивало его рубленные, какие-то прямо крестьянские черты лица. Полковник наголо брил голову — даже бровей не оставлял. В отличие от Оцелотти он носил оливковую рубашку с коротким рукавом, а колониальный мундир висел на спинке соседнего стула.

После рассказа Льва Афры о том, что полковник надел парадный континентальный мундир, да ещё и кожаный плащ, когда уводил дирижабль, я ожидал, что и сейчас он будет одет так же. Особенно, после чёрных мундиров десантников Оцелотти. Правда, большая часть солдат в городе носила колониальную форму, а кое-кто и вовсе куртки легионеров только со знаками различия Коалиции.

Конрад поднял голову и почти минуту глядел мне в лицо. Я рискнул встретить его взгляд и словно в чёрные зрачки стволов «сегрена» уставился. Мне стоило больших усилий не опустить глаза.

— Садитесь, — пренебрегая приветствиями, произнёс полковник, указав нам с Оцелотти на стулья напротив него. — Я ждал кого-то вроде вас, — продолжил он. — Посланца от Генерального штаба. Знаю, они никогда не оставят меня в покое.

— Когда оберст Экуменической империи начинает заниматься пиратством, — ответил я, — это заставляет чинов Генерального штаба очень сильно нервничать. Честь мундира, сами понимаете.

Я намерено назвал его оберстом, а не полковником, подчёркивая, что это дело Экуменической империи, а не всей Континентальной коалиции.

— С каких это пор законные реквизиции стали называться пиратством? Я действую открыто, под флагом Коалиции.

— И от кого вы получили приказ о рейдерстве и реквизициях?

— Приказы мне давно уже не нужны. Я без них знаю, что нужно делать.

Я поднялся на ноги, одёрнул полы мундира, понимая, что сейчас, возможно, подписываю себе и рагнийцам смертный приговор, но иначе поступить я не мог.

— Полковник Конрад Корженёвски, — произнёс я, — вы обвиняетесь в дезертирстве и разбое от имени Континентальной коалиции. Я прибыл, чтобы доставить вас на суд военного трибунала. Сопротивление будет расценено как открытый мятеж.

Мои слова повисли во влажном воздухе. Воцарилась тишина. Тяжёлая, давящая на плечи. Было слышно, как жужжат вьющиеся под потолком эскадрильи мух.

— Адам, — обратился полковник к Оцелотти, — выйди.

— Но…

— Никаких «но», Адам, — отрезал Конрад. — Выйди из кабинета и закрой за собой дверь. Плотно.

Оцелотти подскочил на ноги, словно марионетка, которую дёрнули за все нитки разом. Он чётко отдал честь, будто на смотре, и почти строевым шагом вышел из кабинета. Дверью хлопать не стал — всё же он был слишком уравновешенным человеком для подобных жестов.

— А вы сядьте уже, оберст-лейтенант, — велел мне Конрад, и я опустился на стул, понимая, что и дальше стоять перед ним глупо. — Что это за цирк перед моим офицером? Вы не хуже меня знаете — все действия, что я предпринимаю, полностью законны. Война в Аурелии развязала мне руки.

— Война, о которой не знают ваши люди. К тому же, приказов о рейдерстве на торговых путях противника, вам никто не отдавал. Как бы вы ни пытались играть словами, но вы дезертировали вместе со всем полком, поставив всех своих людей вне закона.

— Довольно этих глупостей, — отмахнулся Конрад. — Идёт война — и с этим фактом ни вы, ни колониальное руководство ничего поделать не можете. Они ведут себя так, словно имеют надёжный тыл, будто им есть куда возвращаться. Они не воюют здесь также, как дерутся в Аурелии.

— Да что вы тут можете знать о войне в Аурелии, — усмехнулся я.

Даже сам удивился, как это вырвалось у меня. Будто само собой — прорвалась вся горечь, копившаяся внутри годы на фронте.

— А хотел бы, — рявкнул Конрад, стукнув кулаком по столу. — Наше место там, — он махнул рукой куда-то за спину, имея ввиду Аурелию, — на настоящей войне. Всеми своими реквизициями я хотел показать Генеральному штабу, что способен на большее. Довольно держать меня здесь!

Он перевёл дух, и не дожидаясь что я скажу, продолжил.

— Но раз они не захотели вернуть меня на подлинный театр военных действий, я принесу настоящую войну сюда.

— И как же вы хотите сделать это?

— Думаете, стану делать из своих планов тайну, — откинулся на скрипнувшую спинку стула Конрад, сложив руки на объёмистом животе, — останетесь разочарованы. Я не собираюсь секретничать.

Он поднялся со стула и откинул шторку, за которой скрывалась подробная карта верховий Великой реки. Один объект на ней был помечен, как особо важный, и даже обведёт красным кругом.

— Вот тут, — указал именно туда Конрад, — находится мощная радиовышка. Через неё идут сигналы по всем колониям Альянса в Афре. Она принимает сообщения из метрополии, так что её мощи должно хватить для открытого вещания на весь регион.