Черный Баламут. Трилогия - Олди Генри Лайон
…Мы похожи с тобой, Карна: рожденных летать заставили ползать.
Но речь сейчас не о тебе.
И не обо мне.
Речь о нас.
Ну хочешь, я встану перед тобой на колени?..
* * *Светляки звезд щедро усыпали фиолетовое покрывало небес, ночная бабочка искала пристанище, шевеля мохнатыми усиками, и река плескалась в темнице берегов, давно привыкнув к свободе в пределах русла.
Разве что весной, во время половодья… но до весны еще надо было дожить.
На дворе стоял первый день зимнего месяца Магха.
Последнего месяца зимы.
— Поздно, Кришна, — сказал ты. — Поздно. Если бы ты попросил меня об этом во время нашей первой встречи или потом, у панчалов… А сейчас поздно. Я немолод и недоверчив. Не лги самому себе: ты боишься не смерти и райской милостыни, ты боишься жизни. Жизни не-богом. И ради этого готов вытереть ноги миллионами других жизней не-богов, после чего возьмешь подстилкой небо. Уезжай, Баламут. Уезжай скорее. Иначе сутиному сыну будет очень трудно сдержаться… Убирайся прочь!
Эхо твоего крика еще долго неслось по пятам жемчуга в ночи.
Белая колесница с черным ездоком удалялась на юг.
В сторону света, подвластную Адскому Князю.
3
ОТЕЦ
…Предутренняя мгла пеленала тебя в сырой сумрак, а ты сидел, сгорбившись, на берегу реки — и ждал. Ждал рассвета, сам себе представляясь скорченным каменным идолом, на котором равнодушно оседают капельки росы.
Яд Кришны все-таки проник в твои вены, стрела на излете достигла цели.
Ты хотел еще раз взглянуть Ему в лицо, нет, не Баламуту, а тому, на чей лик ты всегда взирал спокойно, без рези в глазах — и не понимал, как может быть иначе? Тому, кто всегда одаривал тебя теплом и покоем в тяжелые минуты.
Ты хотел взглянуть в лицо своему небесному отцу.
Сурье-Вивасвяту.
Ты бросил меня, отец. Наверное, боги всегда бросают своих смертных детей. Ни к чему далеко ходить за примерами — вся пятерка братьев-Пандавов, обезьяний царь Валин-Волосач, Гангея Грозный… Так было, есть и будет. Наверное, так и должно быть. Смертным не место в Первом мире, уделе небожителей, а сурам не место здесь, на земле. Пожалуй, ты оказался еще не худшим из отцов — ты хотя бы оставил мне дар: чудесный доспех-татуировку и серьги, которые так нужны Черному Баламуту. Другим не досталось и этого. Но… извини, у меня уже есть отец. Первый Колесничий из маленького городка Чампы, потомственный сута, человек простой и безыскусный, плоть от плоти этой грешной земли. Я вырос его сыном, а не твоим, солнцеликий бог!
Туманная мгла рванулась посередине, расползлась клочьями, спеша укрыться в темных оврагах, и над горизонтом показался краешек встающего светила.
Ну, вот и ты. Ты слышал меня?
«Я слышал тебя. Ты во всем прав, сынок. Я не в силах подолгу оставаться на земле, и я не мог взять тебя на небо. Ты во всем прав. Я думал, это шутка, любовное приключение, но шутка вышла не смешной. Прости, если сможешь».
Ты не знал, что звучит сейчас в твоем мозгу: отголоски собственных мыслей или Сурья действительно ответил на зов? Впрочем, какая разница?
Какая разница, Лучистый? Наверное, я должен бы радоваться, что я — сын бога, что трон Лунной династии вполне может принадлежать мне… Но я не рад этому. Спасибо за тепло твоих лучей, которое не раз помогало мне, за доспех и серьги, которые не раз выручали меня… Спасибо. Прими мою благодарность еще и за то, что я — сутин сын из города Чампы. Мне не нужна Великая Бхарата, и меня не манит участь бога.
Участь суров.
«Участь суров — суровая участь, мальчик мой. Я и не ждал другого. У каждого — своя дорога. Моя пролегает через небосвод, изо дня в день, из века в век, твоя же… Я не вправе порицать тебя за твой выбор. Я вообще не вправе порицать тебя. Одно скажу: ты был совершенно прав, когда не отдал серьги Черному Баламуту. Помни: серьги и панцирь! Они составляют одно целое с тобой. Надеюсь, дар того, кого ты не станешь звать отцом, еще послужит тебе…»
Тихий шепот в твоей голове умолк, и ты тоже молчал, наблюдая, как медленно всплывает над горизонтом солнечный диск.
Позади послышались приближающиеся шаги.
Ты не обернулся — ты знал, кто это.
4
МАТЬ
Царица Кунти тихо присела рядом, и минуту или две вы вместе смотрели на восходящее Солнце. Старуха, как и ты, глядела на светило не щурясь, и на какой-то момент ты ощутил тайное родство с ней, которая некогда впустила тебя в этот беспокойный мир. Впустила с тем, чтобы тут же отправить в опасное плавание по реке жизни, изобилующей порогами и водоворотами, один на один с судьбой подкидыша…
Это чувство вспыхнуло робким огоньком лучины, чтобы сразу угаснуть под налетевшим порывом ветра, оставив лишь горький привкус дыма.
Ты повернулся к сидевшей рядом старухе. В душе не осталось ничего, кроме дымной горечи. Она переполняла тебя изнутри, и ты уже не мог, да и не хотел мешать ей вырваться наружу.
— Зачем ты здесь, царица? Настала твоя очередь покупать меня? И что же ты мне предложишь? Материнскую ласку? Трон Великой Бхараты? Райские миры? Или, как мать, просто попросишь меня перейти на сторону твоих сыновей? В надежде, что я не смогу отказать ТЕБЕ?
— Я знаю, Черный все тебе рассказал. — Кунти говорила глядя мимо, словно обращаясь к самой себе. — Да, когда-то я родила тебя и, спасая твою жизнь, пустила в корзине вниз по реке. Тебя воспитала другая женщина, и ее ты считал своей матерью… До сих пор считаешь.
— Да, царица! — Сейчас ты был жесток и не хотел быть другим. — Моя мать умерла, а другой у меня нет и никогда не будет.
— Я знаю, — глухо повторила Кунти. Глаза ее были сухими.
— А раз знаешь, то зачем пришла? Я останусь верен Бойцу, своему единственному другу. И не потому, что он подарил мне земли и царский титул! Потому, что он ничего не попросил взамен! Ничего, кроме моей дружбы. Я не предам его даже ради матери… вот видишь, сам не желая того, я назвал тебя матерью. Прими это и уходи.
— Ты всегда был упрям. — По губам старухи скользнула горькая улыбка, куда горше той горечи, что переполняла сейчас твою душу. — Стократ упрямее, чем Арджуна. Просто ты никогда не замечал этого. Ты не отступишься. Ты пойдешь до конца, и тут я ничего не в силах изменить. Но… просто я с ужасом представляю, как все вы, мои сыновья, сойдетесь на поле брани и будете безжалостно убивать друг друга! Я уже вижу это, Карна! Я счастлива была бы ослепнуть, но слепота не поможет: я вижу это всякий раз, едва закрываю глаза!
Ты молчал долго.
Горечь в душе выгорела, и все выгорело, и не осталось ничего. Разве что где-то в глубине, на самом дне, тускло тлел последний уголек — тлел и никак не хотел гаснуть.
— У тебя всегда было пять сыновей, царица. — Губы ворочались с трудом, и язык отказывался повиноваться. — С того самого дня, как огонь принял твоего мужа и его младшую жену. Я клянусь, что если это будет зависеть от меня, то у тебя ВСЕГДА останется пять сыновей! Я не стану убивать никого из своих… братьев — никого, кроме Арджуны! Кто бы из нас двоих ни погиб в битве, у тебя останется пять сыновей: или с Арджуной без Карны, или с Карной без Арджуны.
Ты замолчал и только смотрел, как исподволь набухают слезами глаза, ранее спокойно взиравшие на Солнце, глаза родившей тебя старухи, как первая слезинка неуверенно выползает на щеку, изборожденную мелкими морщинами…
Ты не выдержал — отвернулся.
И тупой болью отдалось в затылке прошелестевшее сзади:
— Спасибо тебе… сынок! Я понимаю — ты не мог сделать большего. Спасибо.
И — медленные шаркающие шаги.
Царица уходила.
Чтобы в следующий миг невольно отшатнуться: беловолосый красавец возник перед ней прямо из воздуха.
Он был до боли похож на вспыльчивого Арджуну, великого гордеца и великого воина, — только отец Арджуны сейчас смотрелся заметно моложе сына.
Время бессильно пред сурами.
