Варвара Мадоши - Драконье Солнце

Я тронул поводья — дальше смотреть мне было ни к чему. Успеть бы отойти подальше, пока солнце не поднялось высоко, и не стало жарко настолько, чтобы боевой доспех казался орудием палача… Я нагоню астролога быстро: ведь я еду на лошади, а он идет пешком. Другое дело, что сперва надо определить, куда он направился.

— Стар…

Не успела моя лошадь повернуться, как я оказался почти лицом к лицу с миледи Сюзанной. Она была верхом, в кольчуге и даже в шлеме — теперь герцогиня уже не шла сама в бой, но часто облачалась в кольчугу перед битвой. Всегда обходила раненых, а многих и врачевала сама. И после битвы часто вместе с герцогом объезжала строй. Это хорошо поднимало боевой дух. В войске герцога все в ней души не чаяли — от последнего латника до лорда Малькольма. Рыцари из благородных называли ее своей прекрасной дамой и клялись ей в верности. Миледи это, кажется, больше забавляло. То, что она делала, она делала в первую очередь ради мужа.

Я заметил, что на щеке герцогини царапина, и удивился. Когда она успела ее получить? Вроде бы вчера, во время разговора в шатре, никаких отметин у нее на лице не было.

Кажется, миледи заметила мое удивление:

— Неловко натянула поводья, поцарапала… — объясняя, она протянула мне руку, жестом, каким подают для поцелуя. Рука была в кожаной перчатке, на тыльной стороне — металлическая нашлепка с гербом Хендриксонов — для украшения, видимо.

— Вы бы осторожнее, миледи… — сказал я.

— Кто бы говорил, Стар, — она усмехалась. — Это я хотела предостеречь тебя: поостерегись. Пожалуйста.

Когда она мне так не говорила?…

Вместо ответа я спросил:

— У вас опять был сон, госпожа?

Она покачала головой.

— Напротив, Малыш. Я давно уже не видела снов. Тот, про погасший фонарь, был последним. Почти месяц назад. Это меня как раз и беспокоит.

Я не знал, что ответить. Меня напугало, что герцогиня назвала меня Малышом. Они с Хендриксоном звали меня так когда-то давно, когда я только пришел к ним. Прозвище было не то чтобы обидным, как мне сначала показалось — скорее грустным. И сейчас герцогиня сказала так неспроста. Она словно бы извинялась передо мной: «Видишь, несмотря на то, что ты малыш и я должна бы опекать тебя, я ничего не могу сделать…»

— Может быть, это просто означает, что будущее еще само не знает, как с нами быть? — весело спросил я. — Если так, моя госпожа, то я уж постараюсь, чтобы его выбор был наилучшим!

— Тогда с богом, Стар, — она тоже улыбнулась.

Ей не требовалось уточнять, с каким богом.

А прямо у ворот замка на переносном алтаре жрицы как раз приносили в жертву молодую козочку — специально, чтобы умилостивить Фрейю. Отсюда козочка казалась смутным белым пятном, но я хорошо знал, что там происходило. Не так уж часто я присутствовал при жертвоприношениях — стараюсь этого не делать по некоторым причинам — но что они из себя представляют, запомнил прекрасно. Почему-то я подумал о Вии Шварценвальде. Не будь она шаманкой, в жертву Фрейе, возможно, решили бы принести ее: чтобы богиня отвела беду от хранимого города.

Я поклонился миледи и щелкнул поводьями. Иллирика послушной рысью тронулась с холма.

Эх, легко говорить о том, что все дороги одинаково хороши, и о том, что судьба непременно сделает лучший из возможных выбор — а уж мы-то ей подскажем! — когда разговариваешь с прекрасной дамой на вершине холма. И совсем другое — когда в летнюю жару едешь по накатанному посреди холмов большаку… и как назло — никаких тебе нависших веток, которые отбросили хотя бы жиденькую тень. Я скоро снял сюрко и ехал в одной рубахе, однако сапоги девать было некуда — не босые же ноги в стремена совать! Я понятия не имел, какой путь избрал Гаев, тем более, и герцогиня не могла мне ничего посоветовать. Оставалось только предположить удаляться от Адвента, начиная от того места, где мы расстались, по дороге расспрашивая всех, кого придется. И иметь в виду, что если астролог решил несколько деньков, скажем, отсидеться в лесу, опасаясь погони, мне придется туговато.

Я ехал не быстро и не медленно: еще не хватало торопиться, когда я не знаю, куда Гаев подался. Торопиться буду тогда, когда возьму след. И вот тогда уж покажу этому паршивцу… Нет, я не солгал герцогу, сказав, что не собираюсь мстить ему за то, что он не отдал мне Драконье Солнце — слова он действительно не нарушал. Я злился на него за то, что он обвел меня вокруг пальца.

Да, да, я человек, в сущности, мягкосердечный… хотя и не следовало бы, в наше-то время. Мною владела не столько тяжелая, ищущая кровавого выхода ярость, сколько азартная злость игрока, которому не повезло. Еще посмотрим, Гаев, кто окажется сильнее в следующем раунде!

Так вот, Иллирика чередовала шаг и рысь (иногда, если попадался достаточно длинный ровный участок дороги и если сама кобыла не слишком активно возражала, я пускал ее в галоп — исключительно для разминки), но все же мы с ней передвигались достаточно быстро. По крайней мере, быстро для того, чтобы догнать скрипучую тихоходную телегу. Хозяева впрягли в оглоблю костлявую клячу, кажется, мучимую всеми лошадиными болезнями. Но и груз был не так чтобы тяжел: на телеге стояла средних размеров пустая, как мне сначала показалось, деревянная клетка, добротная и довольно старая, из крепких сосновых досок. Я прикинул про себя, что в такой клетке, пожалуй, можно содержать детеныша медвежонка, чтобы водить-показывать по ярмаркам… а то и взрослого зверя, если вас не слишком-то заботит его благополучие.

Идущих рядом с телегой мужиков, одного с густой окладистой черной бородой, которой он, видно, немало гордился, и второго, лысого и бритого, но с отросшей трехдневной щетиной, благополучие обитателя клетки волновало мало. Как раз, когда я нагнал телегу, один из них ударил по прутьям длинной палкой. Лежащая внутри куча тряпья даже не пошевелилась.

Наверное, зверь был замордован до полного бесчувствия. Или вообще уже подыхал. Или… это был не зверь. С каких это пор звери стали носить одежду?… Ведь не клали же лесному зверю подстилку из тряпок… Веток могли кинуть — это в лучшем случае.

— Что это у вас? — спросил я довольно-таки дружелюбно, хотя внутри уже просыпалось подозрение. На охотников за наградой эти оборванцы не походили — у тех обычно на поясах оружие посерьезнее охотничьих ножей и одного топорика на двоих. Может, поймали в лесу какого-то бродягу и собираются его продать на каторгу или в рабство. В человеке, торгующем себе подобными, есть что-то от бога… а богов я ненавижу всей душой.

— И вам добрый день, господин, — настороженно сказал лысый, косясь на меня.