Юрий Циммерман - Серебро далёкого Севера

…Отхлебнув изрядный глоток светлого пива, Филофей вернул на стол большую глиняную кружку, лениво вытер льняным платком пену с усов и вернулся к своим неторопливым размышлениям.

Казалось бы, все идет своим чередом, без затей и неожиданностей. Ну как ещё, спрашивается, мог встречать Его Светлость высокого гостя из самой столицы, а племянница Ирма — нежно любимого родственника?! Отдохнув и освежившись с дороги в предоставленных аппартаментах, ректор к назначенному часу спустился в залу, где в его честь уже были накрыты столы. На деревянных лавках восседали приглашенные титулованные вассалы с супругами и отпрысками, а чуть поодаль рядами располагались отважные гвардейцы и обходительные придворные. В самом дальнем конце теснились приживалки, компаньонки и прочая шушера, каковой неизбежно обрастает любой мало-мальски значимый двор. Сам же Филофей сидел рядом с герцогом по центру главного стола, располагавшегося поперек всех остальных, и расслабленно наблюдал за гостями, одновременно слушая краем уха оживленный разговор герцога с лордом Двартоном.

Адриан, герцог Монферре, был мужчиной среднего возраста и среднего роста, но очень выразительной внешности. Его рыжевато-коричневые волосы уже успели изрядно поредеть, так что изрезанный глубокими морщинами лоб дотянулся едва ли не до самой макушки, а острый нос и не менее острый подбородок придавали лицу Его Cветлости отчетливое сходство с геральдическим драконом, украшавшим герцогские знамена. Но главное — это глубоко посаженные глаза. Глаза, взгляд которых буравил подданных насквозь и читал словно раскрытую книгу. Нет, Адриан не обладал магическими способностями, не был он ни вампиром, ни оборотнем, но окружавшая его аура власти была мощной и плотной. Сюзерен не питал иллюзий и знал подлинную цену всем, от последнего нищего землепашца до собственной супруги.

— О да, — улыбнулся Филофей, — только такой мужчина и способен справиться с Ирмой; если не укротить ее, то хотя бы удержать в каких-то рамках.

Сейчас же герцог внимательно слушал Двартона — посланника, только что вернувшегося из Шеньчжоу. Предмет специальной миссии лорда в столице государства Чжэнь-го, разумеется, не был предназначен для сотни пар ушей вокруг. Поэтому лорд всего лишь излагал свои путевые впечатления и рассказывал немудреные байки про нравы и обычаи узколицых чжэнгойцев. Потом разговор плавно перешел на свежие сплетни из Энграма, в котором он ненадолго оказался проездом. Юная фаворитка у монарха, неурожай на виноград, какой-то новый знахарь при дворе, расплодившиеся по окрестностям Вильдора вампиры, фальшивые заверения официального двора в скорейшем выздоровлении великой княжны…

— Все насквозь фальшиво, — тоскливо подумалось Филофею. — Мир пропитан фальшью, словно она стала еще одной стихией мироздания, наряду с землей, водой, воздухом, огнем и эфиром. Безбожно фальшивят музыканты, особенно вот этот, с виолой. Блюда сегодня хороши, но "суп из фальшивой черепахи", даже поданный налитым в хрустящие булочки, никогда не станет супом из черепахи настоящей, джербской. Вино погребов Монферра вполне заслуживает похвалы, но то, что наливают здесь под видом белозерского бальзама — явная подделка, сварганенная не далее чем в ближайшем асконском городишке.

Да, фальшь царит повсюду, начиная с императорского двора. Принц Веррен заказывает молебны за здравие папаши, а сам потихоньку продумывает планы убийства венценосного родителя. Его же Величество делает вид, что доверяет наследнику важнейшие дела государства, а сам следит за каждым шагом сына, подтверждая или отменяя его приказы по собственному разумению. Герцоги и графы лицемерно уверяют друг друга в совершеннейшем почтении, продумывая при этом, как бы половчее обвинить соперника в государственной измене. А на какие только низости не пускаются высокородные дамы, чтобы очернить при дворе ту, которая посмела оказаться красивее их самих!

Увы, ничего не поделаешь: так устроен мир, и если я сегодня воздержусь от подлости, то завтра другой подлец будет лицемерно проливать слезы над моей могилой. Ах, какой ужас — в Энграме расплодились вампиры! Да добрая треть нашего собственного дворянства не прочь в полнолуние вонзить клыки в подвернувшуюся деревенскую девку, с тем, чтобы поутру посылать стражников на поиски тех неведомых вампиров… И кстати, а куда подевалась Ирма?

Ненадолго исчезать в разгар празднества было неистребимой привычкой Ее Светлости. Всякий раз в тот момент, когда очередной бокал вина начинал заметно ударять пирующим в голову, обильная трапеза тяжело оседала в желудках, а движения становились неуверенными — она, деликатно извинившись перед гостями, удалялась из общего зала. И через некоторое время возврашалась на удивление посвежевшей, похорошевшей и с каким-то шалым задором в глазах, снова пленяя всех мужчин своим обаянием и энергией.

— Ну мы-то знаем, куда ходят герцогини, — саркастически подумал Филофей. Для дядюшки не были секретом ни вампирская привычка его племяницы подкрепиться парой глотков свежей крови посреди любого приема, ни обыкновение припасать для таких случаев проштрафившихся мужиков и девок, коих все равно ожидала смертная казнь. Несколько раз магу случалось даже самолично накладывать заклятие вечной немоты на доверенных стражников, которые присматривали за жертвами.

Впрочем, Ирму нельзя было назвать неблагодарной. Или, по крайней мере, любезность Филофея не оставалась безответной. Вот и сейчас ее светлость быстрым шагом влетела в общий зал — сияющая, разгоряченная, явно довольная жизнью и собой — и сходу расцеловала сначала мужа, а потом и любимого дядюшку.

Герцогиню Монферре трудно описать в двух словах — настолько переменчив был ее облик. Глубоко посаженные глаза ежеминутно меняли свой цвет, представляясь то зелеными, то карими, а то и льдисто-голубыми, практически бесцветными — и это только в человеческом облике. (Разумеется, жертвам, подобным Свияру, доводилось увидеть эти глаза и ярко-красными, и белесыми, но рассказать об этом злосчастные очевидцы не смогут уже никогда и никому.) Также и волосы леди Ирмы — не найдется во всем круге земель художника, который смог бы уловить переменичивый оттенок их цвета — то пепельно-седой, то густо-каштановый, то золотисто-рыжий, а порой даже проблескивающе черный, смоляной… Сегодня герцогиня была одета в стиле "порочная невинность": волосы незатейливо пущены локонами по открытым плечами, кружевной корсаж подчеркивает талию и лишь слегка приоткрывает ее небольшую грудь, но юбки шокирующим образом приподняты над полом и даже позволяют заметить иногда щиколотки Ирмы, что для высшего света было на грани неприличия. Да, племяннице Филофея случалось представать перед окружающими растерянно-робкой, почти невинной мышкой — и тут же становиться требовательной, жесткой и хищной, словно рысь или росомаха. Она могла и умела подчиняться, если этого требовали обстоятельства, но предпочитала все же повелевать… Вряд ли хоть один человек во всем Вестенланде посмел бы утверждать, что он хорошо знает Ирму де Монферре, хотя ее дядюшка был к этому знанию, пожалуй, ближе всех. И когда она из-под полуоткрытых век бросила на чародея свой особенный, исполненный бесстыдства взгляд — предсказать то, что случится через несколько минут, можно было и безо всякой магии.