Тимофей Печёрин - Хроники Вандербурга

— Не врубается, — коротко ответил тот, — я предложил подъехать к его дому. Чтоб он посмотрел, хотя бы.

— Надеюсь, он не такой же маг как ты? — задал водила риторический вопрос, — так, где живет твой друг?

— Улица Сломанного Меча… номер дома точно не помню, но дорогу покажу.

— Не стоит, — отмахнулся Стефан, — автобус не ездит туда.

— С хрена ли? — вопрошал Карен, разозленный угрозой, что нависла над, начавшей было зарождаться, надеждой.

— Смотри, — водитель затормозил, и, не глуша мотор, слез со своего места. Подойдя, он ткнул пальцем в карту маршрута, — вот как мы ездим. Вот названия улиц. Где ты тут увидел улицу Сломанного Меча?

— И че? — Терусян хмыкнул, — какая на хрен разница? Тебя, поди, уволили давно. И автобус списали. За четырнадцать-то лет! Че тебе на этот маршрут оглядываться? Тебе ли начальства бояться?

— Ты не понимаешь, — вздохнул Стефан, — дело не в начальстве. Вот проклятья я реально боюсь. Та старуха сказала: «чтоб вам кататься до скончания века».

— Ну вы и катаетесь. А при чем тут маршрут? Про маршрут-то она ничего не говорила.

— Я думаю, она это подразумевала. Чтоб я катил свой автобус, как до этого катил. В смысле, по восьмому маршруту. Ведь, насчет зарастания дыр в дверях и окнах она тоже ничего не говорила.

Карен замолчал и сник. Судорожно шевелящиеся мозги выхватили со дна его, далеко не герметичной, памяти словосочетание «защитные механизмы проклятья», услышанное на случайно посещенной лекции. Однако до четко сформулированной мысли было далеко.

А водила продолжал.

— Ты успел увидеть, на что способно проклятье, когда кто-то пытается его нарушить. Пытается лезть напролом. На начальство мне давно плевать. Но рисковать своей жизнью и жизнями пассажиров я не привык.

— О, как! — воскликнул Карен, перекрывая одобрительный галдеж пассажиров, — не привык, значит. А ты не думал, что уже конкретно рискнул, пустив ведьму в салон? И все. Больше ты не чьими жизнями не рискуешь. Нечем рисковать.

— Ты же видел… — устало затянул было Стефан, но собеседник его уже разошелся, не хуже стихийного бедствия.

— Это че — жизнь? — Терусян обвел рукой салон и водительскую кабину, — сколько я тут с вами уже провел? Час, два? Мне уже тошно, мне уже хочется свалить отсюда! Хотя бы в нашу общагу засранную. Там хоть поспать можно. Да че там — общагу! Я готов хоть в переходе заночевать. Да пусть меня в подворотне пятеро с кастетами подкараулят — я теперь даже на это готов. Хоть какое-то занятие. А тут — че? Даже бухнуть нельзя. Так, что ты, водила, не прав. Не знаю, какую хрень эта ведьма нам приготовила, но уверен — хуже быть не может.

Пассажиры загалдели и зашумели, уже разнонаправлено. Одобрительные интонации соседствовали с негодующими и даже испуганными.

— Уважаемые пассажиры, — с подчеркнуто-вежливыми интонациями обратился к салону Терусян, — кто за то, чтоб съехать с маршрута? И попытать счастья у моего одногруппника? По-человечески прошу, подумайте. Страшно, конечно, когда не знаешь, че ждет… если с маршрута сойдем. Мне бы тоже не хотелось в скелет превращаться. Но таскаться по этому гребанному маршруту хрен знает сколько лет…

Над пассажирскими сидениями взвился «лес рук», которому бы позавидовал любой школьный учитель. Улыбаясь как новоявленный чемпион, Карен оглянулся на водителя.

— Мнение большинства, значит, — произнес Стефан с небрежностью в голосе, — значит вы думаете, что я склонюсь перед мнением большинства? Должен вас разочаровать. Большинство большинством, а руль-то у меня. Автобус-то мой, если кто забыл… И я решаю, куда он едет. Рисковать или не рисковать. Что до тебя, недоволшебник хренов… мне твой монолог — как жужжание мухи. Не знаю, как ты, и другие… а моя жизнь от проклятья особо не изменилась. Как гонял я автобус по кругу, так и продолжил гонять. Разве что рабочий день увеличился.

А потерял я не так уж много: дешевое пиво после смены, телик с тупыми передачами, и жену, которая каждый вечер пилит из-за нехватки денег. Из-за того, что она, толстая и неряшливая, не может выглядеть как бабы с обложки. И детей — конечно, этих двух великовозрастных младенцев. Которые учиться не хотят, работать не хотят, а все им игрушки подавай. И с каждым годом — все больше и дороже. Так, что на мнение большинства мне… насрать. За рулем здесь я и куда ехать…

— Твой автобус, значит, — перебил водителя визгливый женский, — да он на наши налоги куплен!

— Ты за рулем? — вторил ему другой голос, мужской, — слазь, давай я поведу. Я двадцать лет за баранкой сидел.

А третий пассажир, немолодой, но рослый, широкоплечий и с выправкой кадрового военного, разговорами не ограничился. Он поднялся со своего сидения и медленно, но с неумолимостью бронемашины, двинулся к кабине водителя.

— Твой автобус, видите ли, — хрипел он похожим на рыканье дикого зверя голосом, — насрать, видите ли, на мнение большинства. Да я за таких как ты десять лет лямку тянул. Да я раз семь смерти в глаза смотрел. Да я в варварском плену был… в яме, где воды по колено. Да такие как ты мне унитазы мыли…

— Ладно, ладно, — замахал руками Стефан, награждая Карена полным ненависти взглядом, — показывай, куда сворачивать, Тьма тебя подери.

— Еще пару кварталов проедем — и направо, — ничуть не смутившись, и даже ободренный своей маленькой победой, пояснил Терусян.

Два квартала прошли влет. Затем, снизив до минимума скорость, автобус начал поворачиваться. Медленно и неохотно — так осужденный на смерть преступник идет к месту исполнения приговора.

Настроение Стефана, Карена и основной части пассажиров в момент поворота было не намного лучше. В салоне повисла просто-таки мертвая тишина и напряжение — такое сильное, что, казалось, его можно пощупать.

Скрип колес от трения об асфальт.

Дрожащая рука водителя, судорожно хватающаяся за руль.

Вид за окнами, резко смещающийся, становящийся менее освещенным и с гораздо меньшим количеством машин.

Ничего особенного. Автобус съехал с одной из центральных улиц на другую, не центральную, потемнее и поуже, и, как ни в чем не бывало, продолжил путь.

И тут словно прорвало. Пассажиры, мгновение назад, боявшиеся вздохнуть, больше не боялись. Кто-то аплодировал, кто-то свистел, кто-то истерически смеялся и визжал, а один даже песню затянул. Кажется, это был тот человек-бронемашина, которому мыли унитазы такие как Стефан.

Влад Метумор успел даже уснуть, когда его покой был снова нарушен — громким, хамским, назойливым «пибиканьем», совершенно не вязавшимся с репутацией этого тихого района. Студент поднялся с кровати, соображая, что лучше: вызвать полицию или применить какое-нибудь боевое заклинание. Когда же он прислушался, то понял: не простой это был шум. И не пьяная дурь. «Пибики» шли в строгой последовательности: три коротких — три длинных. Знакомый чуть ли не каждому ребенку сигнал.