Елена Первушина - Короли побежденных

Отца Алов дома не было, и по саду меня водил ее дед — глава Дома. Ему шел, наверное, уже седьмой десяток. Был он невысок ростом, сух лицом и породист чрезвычайно. Высокие скулы, тонкий нос с горбинкой, нестареющие карие глаза. Если бы меня попросили указать на настоящего аристократа, я выбрал бы его. Но тут я вспомнил рисунок Кайрен, на котором господин Ойсин получился этаким стареющим петухом, горделиво озирающим свое хозяйство. Похоже.

Разговор наш пересказывать бессмысленно. Господин Ойсин прекрасно знал, что я из Дома Дирмеда, а потому говорил лишь то, что, по его мнению, не могло бы заинтересовать моего дядю. А я еще не достиг той остроты ума, чтобы ловить аристократов на слове. Так что в основном мы говорили о цветах.

— Мелисса, — журчал господин Ойсин, — базилик, дигиталис, конволярия, миллефолиум…

Те травки, что росли на наших обочинах, я узнавал, но заморские прежде видел лишь сушеными. Так что хотя бы ради этого стоило прийти.

Мы гуляли по дорожкам, и я изо всех сил напрягал свое зрение — и первое, и второе, чтоб обнаружить хоть что-то подозрительное. Не обязательно связанное с Энгусом или бэрсами, но хоть какую-то неправильность, за которую можно уцепиться.

И донапрягался. В какое-то мгновение я просто закаменел, как тогда, на ярмарке под канатом, потому что почуял вот здесь, точно в этом месте оборвалась какая-то важная связь внутри мира. Лопнула, словно наложенный уже на рану и затянутый шов. Слишком резко потянул, и концы расползаются в разные стороны, не поймаешь, и в рану снова выпирает кровавое мясо.

Господин Ойсин взглянул на меня удивленно, совсем по-петушиному наклонив голову.

Я приказал себе не валять дурака и как ни в чем не бывало продолжил разговор. Из предчувствия, в конце концов, шубы не сошьешь. И я еще не настолько сошел с ума, чтобы верить всему, что мне поблазнится. Пришлось прощаться несолоно хлебавши.

Но уйти я не мог. Бродил вокруг дома как дурак и наконец нашел тихое местечко. У самой ограды позади дома в узком безлюдном переулке стояла скамейка. На нее-то я и опустился, погрузившись в размышления на тему «куда ж дальше?».

Тило, довольный моим возвращением, увлеченно рылся под скамейкой и вскоре выкопал себе какую-то игрушку. Пытался схватить ее, но собаке довольно трудно зубами поднять что-нибудь с земли — все время тычется носом в песок. К счастью, штучка было изогнутой, и Тило прижимал лапой один конец, чтобы другой поднялся над землей. Но она все время выскальзывала — слишком маленькая и хорошо обточенная.

— А ну-ка дай сюда!

Тило заворчал недовольно: «Вот еще, сам попробуй найди такую».

— Я кому говорю? Фу!

Услышал, что я не шучу, и отдал.

Я вертел штучку в руках. Изогнутая коленом полая деревяшка, которая называется…

Вот именно.

Называется «трубка».

И балуются ею только тарды.

Я не поверил себе. Слишком уж хорошо и просто все получалось. Сидел нужный мне человек на солнышке, подремывал. Почти как я сейчас. Положил трубку рядом, а она возьми да и скатись. А трава тут густая. Была густая. Год назад.

Ну а дальше что? Сейчас эти тардские игрушки входят в моду. Может, кто-то из франтов уже успел…

Нет. Она дешевая. И старая. И трещинки уже пошли, и конец вон как обсосан.

Ну хорошо, а если здесь был Вестейн? Пытался договориться с господином Ойсином. И сидел тут потом в расстроенных чувствах. Трубка дешевая? Так он же у нас скромняга.

Хотя, что я голову ломаю? Вещь любимая, все время была в руках, должен остаться четкий след бывшего хозяина. Проще глянуть своими глазами.

Я глянул, и спине сразу стало холодно. Какой там Вестейн!

Я таких еще не видал — физиономия обыкновенная, нос картошкой, подбородок мягкий, вид скучающий, но внутри… Он весь уже был там, по ту сторону черты, ни за что человеческое не держался. И воля невероятная, чтоб оторваться раз и навсегда от здешнего берега и плыть вместе с темными течениями, не сопротивляясь, не ропща.

Когда ему давали деньги и показывали, кого он должен убить, он всегда знал, что посылает его не тот, кто платит, нет, его ведет одна из великих сил мира. Когда-то он думал, что имя этой силы Родная Земля, потом понял, что это сама Госпожа Смерть.

Такой вот он был — бэрс. В каком-то смысле тоже мой брат.

Я снова обошел дом и постучал в калитку. Приоткрылось маленькое окошко, и привратник сурово спросил (верно, посетителей в этот час не ожидалось):

— Кто беспокоит господина Ойсина?

— Я не к господину Ойсину, — сказал я и протянул ему трубку. — Вот, нашел в траве. Может, кто-то из ваших потерял?

— Ничего не знаю, — буркнул привратник, но трубку взял и тут же резко захлопнул ставень, что можно было счесть косвенным признанием вины.

Но, собственно говоря, какие мы имеем доказательства того, что Дом Ойсина виновен в смерти Энгуса?

Никаких, если не считать грубости привратника и моего бреда.

И тут я понял, что мне нужно совсем немного. Просто задать два вопроса Вестейну. Два, не больше. И тогда все встанет на свои места.

Кай, я увижу вас завтра? Ответьте «да».

Написано на тонкой белой бумаге, запечатано геммой с листком вяза.

Красный шар солнца был обрезан сверху темно-синим рваным облаком, снизу — кромкой леса. В реке играли огненные змеи.

— Ветрено будет завтра, — сказал Вестейн. — И дождь будет, может быть.

«Ну вот, заговорили о погоде, — подумала я, — это уже конец. Сейчас должно случиться что-то страшное».

Мы сидели на старой городской стене, на горячих потрескавшихся камнях в зарослях полыни. Солнце быстро стекало за горизонт рубиновой каплей. В городе загорались огоньки. Холодный ветер дельты иногда налетал на нас огромной волной и тут же ложился смирно у наших ног.

Вестейн встал, сорвал метелку полыни, растер в пальцах и сказал почти зло:

— Кайрен, если я скажу, что люблю вас, вы не оскорбитесь? Ответьте «да».

Я невольно улыбнулась:

— Да, не оскорблюсь… Нет, не оскорблюсь… Не буду оскорблена… Ну вот, вы меня совсем запутали.

— Я запутал? — Вестейн в досаде пнул ближайший камень. — Да я сам запутался так, что хуже нет! Мне нужно спасать моего князя, а не подлипать к девицам.

— Мне кажется, вам не за что корить себя. Сделать больше, чем делаете вы, — не в человеческих силах.

— Ну вот, теперь вы меня утешаете. Дожил… — Он посмотрел на меня хмуро, будто голодная хищная птица. — Ну поймите, не мог я не полюбить! В первый раз увидел женщину, которую не надо жалеть. От которой я могу принять помощь. Я раньше был очень гордый дурак. Все ждал встретить достойную меня девушку. А те, с кем спал, ну за что же их любить, если согласны на такое? А теперь вижу вас, и сам я вас не достоин. И быть между нами ничего не может, а все равно люблю, как мальчишка, и в голове только это. Понимаете, ужас какой?!