Тиа Атрейдес - Песнь вторая. О принцессе, сумраке и гитаре.

Лучи восходящего солнца проникали сквозь молочную дымку, и в мире рождался ещё один цвет — золотой. И с золотом в тумане возникало тепло, принося с собой первое отличие. Белое и желтое, прохлада и тепло волнами мурашек касались и окутывали тело, даря чистое, яркое наслаждение. Молоко смешивалось с золотом, а затем разделялось, и двухцветные струи танцевали вокруг, вторя ритму шагов.

И вдруг они разделились совсем, оставив молоко на берегу реки, а золото на воде. А может быть, сама желтая река была расплавленным, текучим и звенящим золотом… и над ленивыми волнами плыл и трепетал голос флейты. Из рулад и трелей над водой возникал туманный силуэт, воздушный, невесомый и невыразимо прекрасный. Мелодия сплетала молочные нити, лепила их и наполняла жизнью. В какой-то миг бесплотный белый силуэт над золотом воды обрел душу, над рекой пронесся легкий удивленный вздох, и тихий счастливый смех зажурчал, подобно ручью. Длинные туманные волосы разметались в беге, прозрачные тонкие руки взметнулись навстречу медовым лучам, позволяя им облить всю хрупкую фигуру жидким теплым светом и наполнить молочный силуэт вспыхивающими, улыбающимися искрами. Она закружилась на месте от переполняющего счастья, выплескивающегося наружу мерцающим звоном, и остановилась посреди реки, попирая маленькими ножками зеркальную гладь, но не отражаясь и не отбрасывая тени. Свет струился сквозь неё, играя бликами и рассыпаясь мельчайшей пылью.

Он протянул руку, и золотая пыль осела на пальцы, светясь и покалывая. Он удивился, увидев, что его кожа не отличается цветом от солнечных лучей, и попытался поймать ещё один блик. И засмеялся, когда желтые искрящиеся струи принялись щекотать его с ног до головы, переполняя теплом и восторгом. Он стоял на границе тумана и света, запутавшись в высокой траве, и смотрел на неё, любуясь облачными переливами её движений. Он не мог рассмотреть её лица, но это не казалось важным. Её черты изменялись с каждым вздохом, с каждым взмахом ресниц… и он сам тоже чувствовал, как плавится и течет его собственная форма. Неизменной оставалась только суть — её, туманная и белая, и его, солнечная и золотая. Ему захотелось посмотреть, что произойдет, если снова смешать молоко и золото. И она шагнула навстречу ему, протягивая руки, приближаясь к границе тумана. И он пошел навстречу ей по блестящей поверхности воды.

Их руки соприкоснулись, даря волшебное ощущение, как будто растворяясь друг в друге, и по ним волной пробежали золотистые и белые блики, смешиваясь и разделяясь вновь. Они осторожно касались один другого, удивляясь и изучая, смеясь и танцуя. Она легонько дотронулась до его губ, пробуя тепло его дыхания, и вздохнула изумленно, словно обжегшись. Он поймал её руку и поцеловал снова, задохнувшись взорвавшимся внутри него наслаждением. Она снова засмеялась, и, встряхнув молочными прядями перед его лицом, нырнула в туман. На секунду он замер, не зная, как найти её — облако в облаке, молоко в молоке, но вкус её кожи горел на устах, и колокольчики её смеха манили за собой. Она была совсем рядом, её тепло дразнило и звало, и шлейфом за ней тянулся аромат речных кувшинок. Она кружилась и танцевала, и он танцевал и кружился вместе с ней, встречая невидимые в тумане руки, вздрагивая от случайного прикосновения её волос к груди, и прислушиваясь к её трепещущему дыханию… она запуталась в холодной траве и со смехом схватилась за него, и замерла, и ахнула тихонько от окатившего её жара. И он замер, услышав биение её сердца, и бережно привлек к себе, ощущая прикосновение её нежной обнаженной кожи, скольжение её волос, тепло её дыхания. Словно опаляющее пламя и пронзительный холод, словно нестерпимую боль и невыносимое наслаждение… и он знал откуда-то совершенно точно, что она чувствует всё то же самое. Он нашел устами её губы, пробуя на вкус и упиваясь её прерывистым дыханием, нежно дотрагиваясь и слегка прикусывая, касаясь языком и проникая вглубь. Он тонул и растворялся в ней, его пальцы запутывались в её волосах и изучали змейку выступающих позвонков, её руки скользили по его плечам и бедрам, настойчиво притягивали его голову, ложась на затылок и перебирая пряди, она приникала к нему все теснее, и его дыхание ускорялось, а сердце то замирало в падении, то оглушительно билось в висках. Он чувствовал каждую клеточку своего и её тела, как отдельные существа, объединенные одним стремлением, одним желанием. Со стоном оторвавшись от её губ, он, преодолевая её притяжение, на мгновенье открыл глаза, пытаясь, наконец, увидеть её. Но перед ним снова текли и отблескивал переменчивые облака. И горячее, живое, упругое облако терлось о его живот и ласкало влажными губами шею и ключицы, вздыхая и дрожа. И увлекало его вниз, на землю. Он подхватил её на руки, приподнимая и зарываясь лицом в бьющуюся ямку между шеей и плечом, и, опускаясь спиной на мокрую траву, уложил её поверх себя, целуя и прижимая её ещё ближе, испытывая невыразимый восторг от тяжести её тела и нежных, жадных прикосновений. Она обвивала его, ластилась и гладила его лицо, а он ласкал устами её запястье, касаясь языком тоненькой ниточки пульса. Не в силах больше выносить напряжение, он хотел привлечь её теснее, уложить на спину, но трава оплела его руки, не выпуская и позволяя двинуться, он оказался распят на земле. Он потянул руки, напрягаясь и пытаясь вырваться, но она засмеялась и снова приникла к его губам, ловя недоуменный стон. И снова её руки блуждали по его телу, лаская и дразня, а он метался и рвался из пут, и мог лишь бессильно рычать.

— Тигренок, — услышал он знакомый голос, зовущий его, почувствовал прикосновение — Тигренок? — он проснулся и увидел её, склонившуюся над ним с легкой улыбкой. Мгновенно вспомнил весь вчерашний день, и свой сон, и множество подобных снов… слишком знакомый голос, слишком знакомое прикосновение. Наконец он увидел её глаза, серо-лиловые глаза туманной девушки из его снов. И в этих глазах на краткое мгновение мелькнуло такое же узнавание, и со следующим взмахом ресниц исчезло. Но нежное, упоительное прикосновение никуда не делось. Шу улыбалась, поглаживая его по щеке, и он улыбнулся в ответ, глядя ей в глаза, осторожно беря её руку в свою, и касаясь её запястья губами. Почти как во сне, его пронзил обжигающий жар, и он вдруг с невероятной остротой почувствовал свою наготу под тонкой простыней и её близкое тепло под тонкой ночной сорочкой. Хилл осторожно, боясь спугнуть, другой рукой потянулся к ней, и встретился с её пальцами. Едва дыша, он тихонько попытался привлечь её к себе, но сон не отпускал его. Нежно, но настойчиво Шу опустила сначала его правую руку, прижав к кровати, а затем левую. И, как во сне, Хилл очутился беспомощно распятым. Только во сне на этом месте он всегда безуспешно пытался вырваться, а сейчас, наяву, продолжая смотреть в невероятные лиловые глаза, расслабился и снова улыбнулся, открыто и доверчиво, позволяя ей делать с собой всё, что ей вздумается. Кисти его остались прижатыми к постели магическими путами, и он был не в силах их порвать, но Хилл чувствовал себя в полной и абсолютной безопасности.