Николай Романецкий - Везунчик

— Я никогда не был в клинике Марголина ночью. По ночам я привык проводить время в собственной постели.

Толстяк вздохнул:

— Мне жаль вас, Метальников! Вы все равно заговорите, но после этого хирургам придется собирать вас по кусочкам. Если останется что собирать!.. — Он глянул на угрюмого.

Тот встал и вышел. Через минуту вернулся — с утюгом в руках. Включил утюг в розетку, повернулся ко мне:

— Сейчас, дружок, ты заговоришь!

У него были такие глаза, что я бы с удовольствием заговорил. Да вот только догадывался — и даже не догадывался, а попросту был уверен! — что жив буду лишь до тех пор, пока молчу. Нужны им очень эти хрустальные шкатулки, ой как нужны! Значит, они нужны и мне…

В комнату зашел рыжий, кивнул толстяку и вышел. Толстяк повернулся ко мне:

— Мы только что проверили ваш «стерлинг», Метальников. Отпираться бесполезно! Вы были ночью возле клиники! Компьютер показал тех, в кого вы стреляли. Их трупы нашли вчера утром недалеко от запасного выхода.

— Я в них не попал, — сказал я.

— Неважно! Пусть бы даже и попали!.. Главное, вы побывали в клинике. И взяли то, что вам не принадлежит! Где оно?

— Ну хорошо! — Я вздохнул. — Был я той ночью в клинике. Скачал кое-какую информацию из гейтса в кабинете Марголина. Могу вам ее предоставить.

Усатый толстяк вновь прикрыл глаза и поиграл желваками на скулах.

— На кой нам ваша информация! Мы и сами можем ее скачать. Вы взяли нечто материальное.

— Ничего я там больше не брал. Христом-богом клянусь! Чего ради скрывать?

— А это, дружок, ты тоже сейчас расскажешь! — ласково пробормотал угрюмый.

— Да не брал я больше ничего! — Я пустил в голос слезу. — Как на духу говорю!

Толстяк повернулся к угрюмому, кивнул. Тот встал, подошел, схватил левой рукой меня за рубашку на груди, а правой, как кувалдой, нанес удар по макушке…

Глава 27

Очнулся я от запаха нашатырного спирта. Хотел пошевелиться, но не сумел. Открыл глаза.

Оказывается, пока я валялся без чувств, хозяева разложили кресло-кровать, и теперь я лежал на нем, голый, прикрученный к ложу бельевым шнуром, стягивающим грудь и щиколотки. Кажется, под меня постелили полиэтиленовую пленку. Руки были заведены за спину, и браслеты больно врезались в поясницу.

Толстяк и угрюмый нависали надо мной, будто две плакучих ивы над речкой. В правой руке угрюмый держал утюг, в левой — поролоновую губку. Рыжий стоял у окна, сматывая в бухточку остатки бельевого шнура.

— Продолжим, — сказал толстяк. — У вас есть последняя возможность сказать, куда вы спрятали похищенное.

— Не прятал я ничего! — прорычал я: душу мою переполняла злоба. — Жив останусь — вам конец! Ты, морда, будешь первым!

— Ой, боюсь-боюсь-боюсь! — осклабился угрюмый. Загнал мне в рот поролон. И поставил на живот утюг.

Это было последнее, что я помнил отчетливо. Дальше все смешалось.

Адская боль… «Где похищенное, Метальников?»… Адская боль… «Где похищенное?»… Чей-то голос (мой?): «Не зна-а-аю!»… Вонь горелого мяса… «Сейчас я испеку тебе яйца, козел!»… Чей-то стон… «Говори, где похищенное!»… Опять боль… «Обоссался, сучье вымя!»… Хочется вопить, но кляп… «Где похищенное, Метальников?»… Тело пожирает огонь… «Не переборщить бы, Костя!»… Огонь подбирается к сердцу… «Хватит, Костя, хватит! Шеф нам башку оторвет!»… Укол в плечо, и вокруг распахивается спасительная тьма…

Глава 28

Меня опять лепили, как пластилиновую фигурку. И вновь втыкалось в грудь копье. Втыкалось и останавливалось, на какой-то микрон не добравшись до сердца. И растерянные зеленые глаза плавали над миром, будто воздушные шарики…

Когда я пришел в себя, часы показывали 8.17. Боли не было. Правая рука закинута за голову. Хотел ее поднять — не слушается. Потом понял: на руке браслет, не пускает. Полежал немного. В памяти одно за другим всплывали события недавнего прошлого. Будто кто-то сдавал карты, а моя голова была игральным столом, впитывающим номинал… Тройка — я Арчи Гудвин, который совсем не Арчи Гудвин… Семерка — меня похитили… Туз — меня прятали… Очко — я жив!

Перевел дух, попытался поднять левую руку. Та, неожиданно, оказалась свободной. Перенес ее к промежности, шевельнул пальцами, пощупал.

Главные мужицкие инструменты были целы. Что ж, и на том спасибо, парни!..

Тут же зачесался живот, возле пупка. Я перенес руку туда. Пальцы коснулись чего-то липкого и прохладного. Боли по-прежнему не было. В голове окончательно прояснилось, и понял, что лежу на диване. Голый…

Чуть слышно стукнула дверь. Я посмотрел в ее сторону.

В комнату вошел рыжий с какой-то баночкой в руках. Приблизился, скрутил с баночки крышку и принялся мазать то место на животе, где чесалось, чем-то липким и прохладным.

— Это биоколлоид, — пояснил. И вдруг заорал: — Эй, он пришел в себя!

Биоколлоид — это хорошо. Это не только избавление от боли, это излечение ран в течение ближайших шестнадцати часов. В том числе и ожогов третьей степени…

Вновь стукнула дверь. Толстяк.

— Как вы себя чувствуете, Метальников?

— Вашими молитвами… — Губы и язык слушались.

— Шутите? Это хорошо.

— Оклемался, дружок? — А вот и угрюмый. — Твою маковку, сигареты кончились! Пойду сбегаю. — Угрюмый выкатился из комнаты.

— В сортир здесь пускают? — спросил я. — Или под себя?

— Пускают. — Толстяк глянул на рыжего. Меня отсоединили от трубы, проводили до ветру.

А когда привели назад и вновь приковали, толстяк сказал:

— Сейчас вас покормят. Но не обессудьте, есть придется левой рукой.

Вновь стукнула дверь, тише и где-то внизу. Наверное, угрюмый отправился за сигаретами.

— Можно закурить?

— Можно. Чуть позже. Мы не курим.

— У меня есть, в сумке. И зажигалка там.

Толстяк повернулся к рыжему.

— Принеси!

Тот исчез за дверью.

Откуда-то снаружи донесся отдаленный визг тормозов и глухое «бум».

Рыжий появился в комнате. В руках полусмятая пачка «Кэмел». Моя пачка. Мне вставили в зубы сигарету. Рыжий щелкнул зажигалкой. Глядя на пламя, я содрогнулся. Но пересилил себя, прикурил. С наслаждением затянулся.

Все-таки жизнь хорошая штука, парни! Особенно когда остался жив после изрядной переделки…

Толстяк вдруг встрепенулся, подошел к окну, открыл, прислушался. Теперь и я расслышал шум голосов в отдалении, возбужденных, любопытных.

— Что там такое? — Толстяк закрыл окно, отобрал у рыжего сигареты и зажигалку. — Сбегай-ка, проверь!

Рыжий скрылся. А я понял, что полминуты назад упустил шанс на спасение. Пока окно было открыто, следовало заорать: «Помогите!» Если я слышал людей, то и они могли услышать мой вопль. Поздно!..