Елена Кондаурова - Осколки четырех миров

Он явился к ней в спальню этой же ночью, когда она была уже в постели. Как ему удалось миновать защиту, установленную родственниками госпожи Тимани, для Кинари так и осталось неизвестным. Одним движением он вытащил ее из кровати, поставил перед собой и потребовал объяснений. Кинари, не смея посмотреть ему в глаза, пролепетала что-то о его происхождении, после чего он ударил ее по лицу так, что она отлетела в противоположный угол комнаты. Он бросился за ней следом, обнял и стал покрывать поцелуями, умоляя простить его за то, что он сделал. Он ползал перед ней на коленях, целовал ее озябшие ноги и просил плохо соображающую Кинари бросить все и уехать вместе с ним в Трангар. Говорил, что она для него – все, и что жить без нее он не сможет. Кинари даже сейчас не понимала, как она смогла тогда отказаться. Наверное, ее выручило знаменитое упрямство Тенгов, ничем другим она объяснить это не могла. Как и следовало ожидать, ее отказ привел Заргона в бешенство. Он что-то пробормотал сквозь зубы, и прекрасная спальня Кинари в мгновение ока превратилась в свалку. В ней не осталось ни одной целой вещи, кроме куска ковра, на котором они стояли. Как ни странно, но именно это привело Кинари в себя, и, когда он посмотрел ей в глаза, она ответила ему не менее твердым взглядом.

– Так ты точно отказываешься уехать со мной? – тихо спросил он ее, и от его голоса у нее побежали по спине мурашки.

– Да, Крийон, и ты знаешь, что я не могу иначе, – ответила она, испытывая нечеловеческую боль и от своего отказа, и от всей ситуации, в которой оказалась.

– Да, я знаю, что ты не можешь иначе, – как-то странно, будто смирившись, проговорил он. – Но я-то могу!

И он поцеловал ее, в первый и последний раз, так, как мужчина должен целовать женщину. А потом наложил на нее, еще не пришедшую в себя от первого поцелуя девчонку, заклятие, от которого у нее на секунду потемнело в глазах. Ее тело вспыхнуло, как солома, от внезапного желания, и она неосознанно потянулась к нему. Но теперь он брезгливо оттолкнул ее.

– Ты такая же сучка, как и все остальные!

Кинари отшатнулась, не понимая, чего он от нее хочет, но нестерпимое желание опять заставило ее шагнуть к нему навстречу.

– Крийон! – В голосе ее была мольба, но это не смягчило его.

– Я хочу, чтобы ты мучилась так же, как я!

– Крийон, ты же знаешь, что я всегда любила тебя! – Кинари уже плакала. – Как ты можешь так поступать со мной?

– А ты со мной? Я с ума схожу по тебе!

– Крийон, прошу тебя!

– Нет!

– Я сделаю все, что ты захочешь! Я уеду с тобой туда, куда ты скажешь! – В голосе Кинари была уже мука.

– Ты действительно сделаешь то, что я скажу? – Он, прищурившись, покосился на нее.

– Да, да! – закивала Кинари.

– Хорошо! Тогда пойди в сейф, возьми там флакон с королевской кровью и принеси его мне.

Флакон с королевской кровью! Короли на Нерхаше, конечно же, были людьми, но вели свой род еще с бог знает каких пыльных времен, за тысячи лет до катастрофы, постигшей четыре старых мира. Само собой, на Нерхаше они были окружены всеми видами почитания, которые только могли придумать их подданные. И их так же, как и в любом уважающем себя мире, смещали, заменяли одного другим, убивали, травили, насылали порчу и проклятия. Разумеется, чтобы свести подобное к минимуму, королей защищали и лечили так, как никого в этом мире, потому что четыре старые династии служили своеобразными якорями для Нерхаша, и никто не мог предположить, как будут развиваться события, если хотя бы один из якорей исчезнет. Кровь короля, равно как и зубы, волосы, ногти, слезы, естественные отправления, сперма и даже ушная сера были национальным достоянием, сокровищем и главным секретом всех четырех стран. Мало кто имел к ним доступ, и это, как правило, были люди и гайры, на деле доказавшие свою благонадежность. Госпожа Тимани была в их числе. И даже больше, потому что флакон с бесценной королевской кровью хранился у нее дома, чтобы она, в случае необходимости, могла оказать королю первую помощь как можно быстрее.

Кинари послушно кивнула и пошла в хранилище. Если бы она только могла предположить, чем это все обернется, она бы скорее покончила с собой на глазах у Заргона, чем сделала то, что он ей велел. К сожалению, по молодости и неопытности она была уверена, что он просит ее это сделать только для того, чтобы получить доказательства, что она его любит. Ей и в голову не могло прийти, что коренной наргиец будет действовать во вред своей стране. Она была абсолютно уверена в том, что Крийон отдаст флакон ей обратно и она отнесет его на место прежде, чем кто-нибудь заметит его отсутствие.

Она сходила в сейф, принесла флакон и отдала его Крийону, послушная, как собачонка, и испытывающая крайнюю степень наслаждения от своего послушания. Он взял флакон из ее рук, положил его в карман и приказал:

– Раздевайся!

Она сбросила ночную рубашку, и началось то, о чем даже сейчас ей очень трудно было вспоминать. Он приказывал, а она исполняла его приказы и испытывала при этом странное, сильное и мучительно-болезненное наслаждение. Это продолжалось довольно долго, но Кинари почти не заметила, как прошло время. Она словно прожила это в другом измерении, и заметила, что за окном светлеет, только тогда, когда Крийон встал с пола, на котором они лежали, и начал одеваться. Она с недоумением следила за его движениями. Наконец он повернулся к ней и сказал:

– Значит, так. Мне нужно уйти. Ты придешь сегодня в два часа на площадь перед храмом Илерны и сядешь на вторую скамейку справа. Вещей с собой не бери, я сам тебе все куплю. Ну все, до встречи.

И ушел. Вместе с флаконом. Какое-то время Кинари надеялась, что ей это все приснилось, но потом со временем она пришла в себя настолько, что смогла дать оценку тому, что произошло. И оценка эта была хуже, чем отрицательная. В ужасе от того, что она натворила, Кинари побежала в спальню матери, разбудила ее и рассказала ей все, хотя стыд то и дело покрывал краской ее щеки. Но сейчас ей было не до стыда. Мать молча, с каменным лицом, выслушала ее и попросила уйти, сказав, что ей нужно все обдумать и принять решение. Кинари удивилась, но просьбу выполнила, думая, что матери просто неприятно видеть ее теперь, настолько она ее презирает. Сама Кинари презирала себя еще больше и ясно осознавала, что достойна такой участи.

Она так и просидела на полу своей разгромленной спальни около часа в полной неподвижности, обхватив голову руками, пока ее не заставил очнуться голос слуги. Ее звали, потому одна из служанок обнаружила ее мать покончившей с собой.

Любая другая гайре от этого известия как минимум свалилась бы в обморок, но дочь Тенгов оно заставило собраться. Она собрала слуг и спокойным холодным голосом отдала им четкие указания насчет организации похорон матери, а также оповещения родственников, а сама отправилась пытаться исправить то, что натворила.